– Идем, – сказал он.

Она не двигалась.

– Ты слышал, папа? Как странно: у нас одна и та же фамилия. Мы родственники?

– Что такое? – сказал он. – Форсайт? Верно дальние.

– Меня зовут Джолион, сэр. Сокращенно – Джон.

– А! О! – сказал Сомс. – Да. Дальние родственники. Как поживаете? Вы очень любезны. Прощайте!

Он пошел.

– Благодарю вас, – сказала Флер. – Au revoir!

– Au revoir, – услышал Сомс ответ мальчика.

По выходе из кондитерской первым побуждением Сомса было сорвать свою досаду, сказав дочери: «Что за манера ронять платки!» – на что она с полным правом могла бы ответить: «Эту манеру я переняла от тебя!» А потому вторым его побуждением было, как говорится, «не трогать спящую собаку». Но Флер, несомненно, сама пристанет с вопросами. Он искоса поглядел на дочь и убедился, что она точно так же смотрит на него. Она сказала мягко:

– Почему ты не любишь этих родственников, папа?

Сомс приподнял уголки губ.

– С чего ты это взяла?

– Cela se voit[13].

«Это себя видит» – ну и выражение!

Прожив двадцать лет с женой-француженкой. Сомс все еще недолюбливал ее язык: какой-то театральный. К тому же в сознании Сомса этот язык ассоциировался со всеми тонкостями супружеской иронии.

– Почему? – спросил он.

– Ты их, конечно, знаешь, а между тем и виду не подал. Я заметила, они глядели на тебя.

– Этого мальчика я видел сегодня в первый раз в жизни, – возразил Сомс, и сказал чистую правду.

– Да, но остальных ты знал, дорогой мой.

Он опять искоса поглядел на дочь. Что она выведала? Не проболталась ли Уинифрид, или Имоджин, или Вэл Дарти и его жена? Дома при Флер тщательно избегали всякого намека на тот старый скандал, и Сомс много раз говорил Уинифрид, что в присутствии его дочери о нем и заикаться нельзя. Ей не полагалось знать, что в прошлом у ее отца была другая жена. Но темные глаза Флер, часто почти пугавшие Сомса своим южным блеском, смотрели на него совсем невинно.

– Видишь ли, – сказал он, – между твоим дедом и его братом произошла ссора. С тех пор обе семьи порвали всякое знакомство.

– Как романтично!

«Что она подразумевает под этим словом?» – подумал Сомс. Оно ему казалось экстравагантным и опасным, а прозвучало оно так, как если бы Флер сказала: «Как мило!»

– И разрыв продолжается по сей день, мы не возобновляем знакомства, – добавил он, но тотчас пожалел об этих словах, прозвучавших как вызов.

Флер улыбнулась. По нынешнему времени, когда молодежь кичится своей самостоятельностью и презрением к такому предрассудку, как приличия, этот вызов должен был раздразнить ее своенравие. Потом, вспомнив выражение лица Ирэн, он вздохнул свободнее.

– А какая ссора? Из-за чего? – услышал он вопрос дочери.

– Из-за дома. Для тебя это дело далекого прошлого. Твой дедушка умер в тот самый день, когда ты родилась. Ему было девяносто лет.

– Девяносто? А много есть еще Форсайтов, кроме тех, которые значатся в «Красной книге?»[14]

– Не знаю, – сказал Сомс. – Они теперь все разбрелись. Из старшего поколения все умерли, кроме Тимоти.

– Тимоти! – Флер всплеснула руками. – Как забавно!

– Ничуть! – проворчал Сомс.

Его оскорбило, что Флер нашла имя «Тимоти» забавным, как будто в этом скрывалось пренебрежение к его предкам. Новое поколение готово смеяться над всем прочным и стойким. «Загляни к старичку, пусть попророчествует». Ах! Если б Тимоти мог видеть беспокойную Англию своих внучатых племянников и племянниц, он, конечно, сказал бы о них крепкое словцо. И невольно Сомс поднял глаза на окна «Айсиум-клуба»; да, Джордж все еще сидит у окна с тем же розовым листком в руке.

– Папа, где это Робин-Хилл?