Она горестно вздохнула и перекрестилась, перешагнув порог. Я последовала ее примеру.

– Тань, ты где? – позвала Алина.

Татьяна находилась в прострации. Она не плакала, не рвала на себе волосы – а просто сидела на диване и тупо таращилась в стену. Стол, за которым недавно веселились, был вынесен. О вчерашнем застолье напоминал лишь стойкий запах алкогольных паров и солений. Татьяне следовало бы открыть форточку, чтобы проветрить комнату, но она почему-то этого не сделала. Зеркала, телевизор и стеклянные дверцы румынской мебельной стенки были завешаны кусками черного сатина. Черная ажурная косынка покрывала русые Танины волосы. От обилия в комнате черного цвета мне стало немного жутко. Тень смерти витала в квартире Карасевой.

– Таня, прими наши соболезнования, – единственное, что я смогла выдавить из себя. Все слова в эту минуту мне казались неискренними и бессмысленными.

Татьяна не ответила. Она вроде бы и не видела нас.

Алина подошла к окну, чтобы распахнуть форточку.

– Не трогай, – устало отозвалась Карасева. – Сказали не устраивать сквозняк.

– Почему, дышать ведь нечем?

– Чтобы покойник не посинел, – голосом автомата объяснила Татьяна.

– А… – я хотела спросить, где покойник. В комнате его не было. Но язык у меня так и не повернулся произнести это слово. – Где Дима? – преодолев ком в горле спросила я.

– В морге. Домой его привезут уже в гробу.

– Так… – многозначительно протянула Алина и взглядом приказала мне выйти.

В кухне был полный порядок. Наверное, сестры постарались. Перемытые тарелки стояли в ровных стопках: мелкие с мелкими, большие с большими. На столе – натертые до блеска хрустальные рюмки и бокалы.

– Надо бы посуду в шкаф перенести, – предложила Алина.

– Надо Татьяну спросить, что же вчера произошло.

– А разве ты не видишь, в каком она сейчас состоянии? Как каменное изваяние. Нет, ледяное. Надо ее хоть чаем напоить. И ведь не плачет. А надо бы. Надо…

Алина включила электрочайник, маленький, на пол-литра. У Татьяны все кастрюли и емкости были мелкими. Они жили вдвоем, и им хватало. На случай прихода гостей имелся обычный трехлитровый чайник, но пользовались им редко, от силы два раза в год. Когда вода в чайнике закипела, Алина заварила в чашке чай. С парящим чаем и вазой с печеньем мы вернулись в комнату. Татьяну застали в той же позе, в какой она пребывала в момент нашего появления в квартире.

– Таня, выпей чаю, – ласково попросила я.

Она словно зомби взяла из моих рук чашку. Глотнула кипяток – обожглась, и слезы градом покатились из ее глаз. Алина выхватила у нее чашку, чтобы она ненароком не выплеснула на себя горячий чай.

– Вот и хорошо, – словно перед дней маленькая девочка, быстро заговорила Алина. – Ты поплачь, поплачь. Нельзя в себе горе держать. Тебе разрядиться нужно. Слезы как валерьянка. Поплачешь – и боль отступит.

– Девочки, а вы знали, что Дима в понедельник родился? – сквозь слезы спросила Татьяна. Тринадцатого, да еще в понедельник.

– Надо же! – искренне удивилась Алина.

– Таня, это судьба.

– Таня, а что, собственно, случилось с Димой? Мне утром позвонили из полиции, попросили явиться в управление. Якобы я и Алина последние, кто видел Дмитрия живым.

Татьяна кивнула.

– Он не вернулся домой. Его нашли во дворе с проломленной головой. Говорят, смерть была мгновенная.

– А кто Диму убил, не знаешь?

Я толкнула Алину в бок. Если бы знали, кто убил Рогожкина, нас бы Воронков к себе не вызывал.

«Кстати, о Воронкове, – я посмотрела на часы. – Половина десятого – пора ехать в управление».

– Алина, – я показала взглядом на часы, потом на дверь. – Нам пора.