Ни до этого, ни после никаких подобных акций наш молокозавод не проводил. Дед Мороз существует. Даже летний!

Мы ее ненавидели. Кто из зависти, что у Гали – богатые родители, давали доченьке денег, не считая. И Галя имела наглость приезжать и уезжать в институт на такси. А со второго курса на собственной одной из первых в городе иномарок.

Мы ее ненавидели. За высоко задранный нос. И манеру смотреть сверху вниз. Рост метр семьдесят три и высоченные каблуки этому отчасти способствовали.

Мы ее ненавидели за дерзкую усмешку, идеальный английский язык, за то, что ей звонили на мобильник (а ни у кого из студентов еще не было мобильного телефона) знакомые американцы, которым она бегло, с широченной белозубой улыбкой громко отвечала. Как же, как ж, шипели мы. С нашими цементными пломбами, а у некоторых даже и с металлическими, пардон, из нержавейки – коронками. Стеснительно прикрывали щербатые или кое-как пролеченные рты ладошками – все пальцы в заусенцах. У Гали-то… маникюр… Как же, как же. Языковая школа, репетиторы, поездки за границу.

Это для Гали и ее семьи рухнул железный занавес. Чтобы она могла летать в Париж да Лондон и крутить романы с иностранцами.

Мы варили супчики из одной сосиски и лапши на всю семью. Сжирали по буханке хлеба на двоих, чтобы голод приглушить. А Галя сидела на диетах и читала американскую фантастику в оригинале.

Гадина.

А кто же еще?

Я бы не назвала наше дружное чувство классовой враждой. Скорее, именно ненависть и зависть, умноженные на отчаяние. От того, что в наших-то жизнях ничему роскошному не бывать. Нет в нашем существовании и выживании места богатству. Не будет ни такой машинки, ни новой – родители подарили – трехкомнатной квартиры в центре, ни всегда идеального маникюра с педикюром (весной она первой переобувалась, щеголяла ярким красным лаком). Ходили слухи, что Галя сделала лазерную эпиляцию. Где? Везде! Во всяком случае, ножки у нее были как у куклы – гладкими-гладкими.

Ненавидели.

Психовали.

И… заискивали. Чего уж тут. Было. То одна, то другая девочка из толпы нищих или просто бедных студенток пыталась пристроиться к Гале. Вроде как королевам положена свита.

У конторских пацанов, например, всегда были шестерки рядом.

Но… Галя не собиралась никем править. Попытки сближения игнорировала. Ходила, вернее, шествовала одна. Чуть в стороне. Самоуверенная гордячка.

Мальчики даже не пытались ухаживать. Нервно вздрагивали, когда она – цок-цок-цок – приближалась подиумной походкой от бедра – слишком близко. Так, что можно было унюхать запах, который облаком кружился вокруг, легким шлейфом окружал фигурку.

Девочки ехидно цедили через губу. Мол, сегодня опять «Пуазоном» облилась. Так мы называли DIOR POISON.

У Гали были отличные ножки. Длина клетчатой или красной юбки – на ладонь выше колена. И неизменная черная водолазка под горло. Мы привыкли к такому образу. Ремень – в тон на талии. Волосы убраны в хвост. И честно называли вид Гадины вульгарным. Хотя сами могли вырез до пупка на блузке соорудить. Или обрезать платье по самое не могу – трусики наружу. Но это же мы. Бедные, честные девчонки.

А Галя дело другое. Ей не прощали вполне себе приемлемое мини.

Гадина!

Гадина!

Гадина!

Однажды она простыла. Подкашливала. Была бледнее обычного. Потом не пришла неделю, вторую. Кто-то сказал, что лежит в терапии. Чуть ли не с пневмонией. Долго думали, навещать или нет. Она же с нами не… И ни…

Все же как-то решились. Может, и от некоторого злорадства. Мол, все при ней, а она чахнет. Не иначе как от общей подлости ее ядовитой натуры. Вот!