Странное дело, чем меньше Владимир говорил о себе, тем больше хотелось о нем знать. Я так просто сгорал от любопытства. Говорили, он закончил физфак и музыкальное училище по классу фортепиано – в самом деле, когда у него болели легкие и он не играл на саксофоне, все оценили его как пианиста.

Он женился на официантке из того же кафе, некрасивой, вульгарной женщине, которая была старше его и имела ребенка. Приятели отговаривали Владимира от этого брака, но он спокойно и решительно сказал:

– Ничего вы не понимаете.

А я думал: «Надо же, и для самой невзрачной женщины находится мужчина, который видит в ней красавицу».

На фортепиано играл Вагиф Садыхов, у которого было еще большее несоответствие внешности и внутреннего мира. Маленький, изящный интеллигент в очках за инструментом обнаруживал такую двужилы-юсть, что здоровяки вроде Бориса Рычкова только качали головой. О филигранной технике, хрустальных аккордах Вагифа говорить не приходилось – он заканчивал консерваторию.

– Закончу «консервы», но как сделать в Москве прописку, не представляю, – говорил он. – Фиктивный брак устраивать противно, потом буду себя презирать.

Ему выпал счастливый билет: он получил диплом с отличием и вскоре познакомился с красивой блондинкой; она каждый вечер приходила в кафе и предельно вдумчиво слушала музыку, но, прежде чем с ней заговорить, Вагиф долго трусил. Мужчины часто боятся красавиц, думают, что у них туча поклонников, что они привыкли к победам и грузовикам с цветами; считают красавиц богинями с таинственной жизнью, которой не смогут соответствовать. Наверно, бывает и так, но я знал одну красивую и неглупую женщину, которая страдала от одиночества.

– До чего ж мужчины трусливы, – как-то сказала она мне. – Еду в метро, стоит один, мой тип, прямо пожирает меня глазами. «Ну подойди», – почти шепчу ему, а он пятится.

Однажды Вагиф все же преодолел трусость и заговорил с блондинкой.

– У меня характер не подарочек, – заявила она, – но я безумно люблю музыку.

Через неделю Вагиф сделал ей предложение, и они прямо в кафе устроили музыкальную свадьбу.

Оркестр Сермакашева считался отличным, сыгранным ансамблем, в котором каждый был первоклассным музыкантом, но самым веселым слыл Валерий Панамарев – рыжеволосый, веснушчатый крепыш и самый бедный из всех музыкантов. Он долго копил деньги на собственный хороший инструмент, кое-как перебивался с женой и ребенком, подрабатывал на инструментах приятелей и все же купил себе хорошую трубу. Вначале он играл слишком громко – в его игре не было сдержанности, которая, как правило, говорит о глубоком мышлении. Во всяком случае, я всегда слышал разницу в исполнении трубача Андрея Товмосяна и его, Валерия. Он играл грубее.

– Кочумай! Играй с сурдиной! – то и дело ворчал Сермакашев. – Всех забиваешь своей дудкой!

Частенько Валерий играл на барабанах и тогда всех оглушал грохотом. Как-то я предложил ему поиграть на басу, чтобы получилось потише. Он засмеялся:

– А на фига тише! Лабать надо так, чтоб будоражить!

Как все уверенные в себе люди, он был великодушен и умел подтрунивать над собой. Он ходил в мятых брюках, ситцевой ковбойке, стоптанных ботинках, но всегда сияющий, приветливый. Только однажды я увидел его грустным – после того как мы прослушали пластинку Клиффорда Брауна, он выдохнул с потускневшим взглядом:

– Так я не смогу сыграть никогда.

В «Молодежном» тоже были свои постоянные посетители и среди них – группа глухонемых; говорили, они любят «слушать музыку». Что правда, то правда: глухонемые сидели в зале не шелохнувшись и с такой серьезностью таращились на исполнителей, что казалось, они чувствуют музыку кожей.