– Спасибо, но я устала бросать чемоданы с двенадцатого этажа, – с достоинством ответила Майя и перехватила поудобней цветочный пук.

– Знаешь что? – наклонился к ней Соловей. – До свиданья!

Он резко развернулся на пятках и пошел к машине. Но затем остановился, вспомнив кое-что, вытащил кошелек и, достав оттуда тонкую пачку красненьких пятитысячных купюр, вернулся к матери. Не глядя на нее, он открыл ее сумку и сунул туда деньги, деловито сказав: «Это июньские». Чмокнул мать в щеку и ушел окончательно.

«Абстиненция тебе на язык!» – мысленно пожелал Степа собаке, гулко лаявшей за забором. Он катил по Гороховой коляску с Ясей, и Яся спал. Степа укачивал-укатывал протестующе вопившего сына минут двадцать и совсем не хотел, чтобы тот сейчас же проснулся.

Сказку про жену, которой под хвост попала чудесатинка, и ее мужа, который по ночам, пока та спала, стал ей мозги по чайной ложке обратно в голову запихивать, Степа не успел досказать. Быстрый стал тереть глазки, зевать, пришлось сказку свернуть и перейти к более насущным задачам.

В агентство, на работу, Степа уже позвонил: извинялся, туманно говорил о форс-мажоре, сообщил, что будет отсутствовать весь день. На сегодня у него были назначены два просмотра квартир, в одном случае он был агентом покупателей, семейной пары с ипотечными намерениями, в другом – агентом продавцов. Всем заинтересованным лицам Степа позвонил, пришлось опять извиняться и талдычить «никак не могу».

Было ясно, что Юля еще не остыла. Трубку она не брала. Кто знает, может, и правда отправилась в свой музей? Значит, как минимум до вечера надо было рассчитывать только на себя.

Как только Яся перестал покрикивать в коляске и надежно уснул, Степа решил отправиться в гости. Было к кому пойти в разгар рабочего дня, к сожалению.

Его бывший одноклассник, старый друг, а ныне еще и партнер, Боря, сейчас наверняка был дома, потому что месяц назад его и еще шестерых сотрудников рекламного агентства «Веселый воблер» отпустили в бессрочный отпуск. Задержанную зарплату за март и апрель обещали выплатить как только, так сразу.

Боря Гребешков жил в десяти минутах ходьбы от Гороховой. По пыльной дороге, которую перебегали пятнистые беспородные кошки, мимо буйно расцветшей сирени, мимо облупленных хрущевских пятиэтажек, которые, согласно обещаниям предпредыдущего мэра, должны были расселить и сломать еще десять лет назад, мимо пластикового павильончика «Бельканто», где продавали женское белье, мимо мусорных баков, к которым кто-то вынес истертый старый диван… И вот Степа вкатил коляску со спящим Ясей во двор девятиэтажного панельного дома.

Девятиэтажка была похож на старый учебник, выцветший, вытертый и посеревший, зато двор был зеленый, затененный березами, тополями и каштанами. Степа оставил Ясю сопеть под большим каштаном, а сам кинул камушком в окно на первом этаже.

– Ну, привет, что ли, – сказал Борька, открыв окно.

Его лицо скульптурной лепки, напоминавшее о «Давиде» Микеланджело, в данный момент недовольно хмурилось. Щуплые, совсем не микеланджеловские плечи выглядывали из-за мясистых фиалок, стоявших на подоконнике.

– Ты, это… выйдешь?

– Я завтракаю, – буркнул Боря и скрылся в голубой тени квартиры.

– В двенадцать дня?

Окно начиналось невысоко, на уровне шеи, и Степа всунул голову на Борькину кухню, как раз между горшком с фиалкой и горшком с алоэ.

– Ой, здравствуй, Степочка! – заулыбалась Инна Петровна, мать Бори.

Боря с мамой сидели за столом, стоявшим возле окна. В глубине кухни виднелся широкий силуэт Бориного брата, Лешечки, тот с быстротой ниндзя рубил что-то ножом. Леша шагнул к столу, сгрузил брату в тарелку с кашей мелкую крошку зеленого лука и моркови, подлил матери чая. Его сосредоточенным крупным глазам не хватало живости, словно их обладатель прятал большую часть себя где-то внутри, в тайной комнате, и там проводил добрую половину жизни. Степа окликнул его: «Привет, Лешка!» – и Леша поднял голову, протянул улыбчиво: «Приве-ет!» Борин брат Степе всегда радовался. Он был самый добродушный человек из всех, кого Степа встречал. А еще у него была болезнь Дауна.