Он решительно направился за ней. Даже пришлось ускорить шаг, как в танце. Почти нагнав ее, Богдан поскользнулся, но удачно превратил падение в коленопреклонение. Букетище перевесил и мазнул воду прямо перед носом дамы, и Богдан, спасая положение, крикнул:

– Розы! Для прекраснейшей женщины на свете!

Тут одновременно случились три вещи: обладательница царственной головы ахнула нежным контральто и повернулась, Богдан понял, что ошибся, а с третьей дорожки раздался голос:

– Богдан, у тебя совесть есть?!

Соловей выпустил из рук букет. Вот она была – мама. На расстоянии десяти метров, в неприметной темно-зеленой шапочке, огорчительно подчеркивавшей, что мама постарела… «Как же так?» – растерялся Богдан. Мама казалась какой-то маленькой, пергаментно-бледной, съежившейся – совсем не такой, как в его памяти.

Пловчиха с контральто, вполне приятная дама лет шестидесяти, что-то спрашивала у него.

– …конечно, перепутали, – донеслось до Богдана, – я вам помогу собрать… ай! колется!

Богдан взглянул на расплывавшиеся по воде цветочные палки, которые пыталась согнать в центр чужая дама. С соседних дорожек за розами следили, как пираньи, другие пловчихи. Богдан вздохнул:

– Я перепутал, но это все равно вам.

Он поднялся с колен и, не оборачиваясь на контральтовые благодарности, пошел к финишу третьей дорожки, где его ждала Майя.

– Ты сто лет не являлся, наконец приезжаешь, – возмущенно сказала мама, – и что я вижу?! Ты даришь цветы другим женщинам!

Богдан поднес к губам ее мокрую руку и поцеловал.

– Мамуля! Ты же простишь мне эту маленькую дурную привычку?

Через полчаса Майя вышла из здания бассейна. Даня, подъехавший к самым дверям в нарушение всех правил, ждал у машины. Теперь Майя выглядела гораздо ближе к той женщине, которую она хотела предъявлять сыну и миру: энергичной, элегантной и полной достоинства. Она распрямила спину и шла уверенно, вокруг стройных ног развевалась длинная изумрудная юбка, сиреневая блуза была перехвачена в талии алым поясом (талия, как у Гурченко! да-да!), а сиреневая шляпка заявляла населению: это дама, а не бабуля! Разумеется, Майя еще поработала над лицом: тут дорисовать, тут затушевать – и, взглянув на себя в зеркало перед выходом, уверилась, что стала выглядеть на десяток лет бодрей и моложе.

– Эта женщина, кому ты мои розы отдал, я ее видела – до-воль-на-я! – сказала Майя, шествуя к сыну. – Ты правильно сделал. Она будет вспоминать это годами, как главный сюрприз в своей блеклой жизни.

Богдан хмыкнул и открыл перед мамой дверь «дээс».

– У тебя опять новая машина? А где «БМВ»?

– Отдал в добрые руки за хорошие деньги. А это, мама, это же не машина – богиня!

– Ну, если машина, которая практически моя ровесница, еще на ходу – она, несомненно, богиня! Ладно… – Майя глубоко вздохнула. – Поехали на кладбище.

– В каком смысле? – удивился Богдан.

Мама развернулась к нему и вперила в него строгий взгляд черных глаз.

– А как ты думаешь? Ты не был в родном городе десять лет! Десять лет ты не навещал могилу отца!

– Это правда, – закивал Богдан. – Десять лет. Следовательно, еще один день погоды не сделает.

«Дээс» плавно тронулась с места.

– Я не знаю, чего от тебя ждать. Ты даже не позвонил! Почему не предупредил, что приедешь?

– Ма-ам, – Даня, невзирая на седину в волосах, заныл точь-в-точь как шестнадцатилетний, – ну, не предупредил… Все любят приятные сюрпризы, а я – тот самый приятный сюрприз! Настроение возникло. Сижу вчера – хоп! Настроение. Утром вскочил в машину, педаль в пол – и приехал.

– А завтра у тебя другое настроение возникнет. Педаль в пол – и прощай? В общем, на кладбище, Богдан!