На друзей в дальнем конце зала закричала какая-то женщина, и они помчались от неё, подныривая под лентами. Ей было их не догнать, и её тонкий крик повторяло эхо, оно было всюду. Костя завернул в комиссионный отдел – отчего-то было радостно, что он снова увидит ботинки. Но на полке их уже не было. Продавщица спросила у него, что он здесь позабыл, и он – сам для себя неожиданно бойко – спросил про ботинки. И продавщица сразу поняла, про какие он говорит, и ответила уже мягко, с улыбкой:

– Купили их. Девочке.

Он почувствовал разочарование и тут же сказал себе, что надо радоваться: ботинки-то оказались девчачьи! Значит, хорошо, что мама их не купила ему.

Первого сентября от школы далеко слышалась музыка. Во дворе каждый класс теснился в своём квадрате. Костя знал, что сначала будут что-нибудь говорить директор, и оба завуча, и какие-то гости, потом начнётся концерт – и с задних рядов будет не видно танцующих и не слышно, как читают стихи, и тебе будут наступать на ноги, а в лицо будут лезть чужие цветы. А потом учительница соберёт все букеты и поставит в большое ведро. Дядя Гена вчера принёс для Кости букет. Мама сказала: «Следи, чтоб не помять», – хотя если помнёшь их, то всё равно в общем ведре будет незаметно.

Костя шёл и смотрел вниз. Вот здесь строятся четвёртые классы. И вдруг он увидел… Это были те самые ботинки! Разношенные, лёгкие – он помнил, как они готовы были спрыгнуть с маминой ладони на пол. Ботинки, в которых наверняка много бегали. А теперь они выглядели странными, тяжёлыми на чьих-то тонких ногах.

Над ботинками были коричневые колготки в рубчик, а выше, над коленками, синяя юбка. Костя шёл следом и представлял, что девочка – новенькая в его классе, учительница посадит её с ним. Он только для вида покажет, что недоволен, – совсем чуть-чуть, чтоб девочку не пересадили к кому-то ещё.

В общем движении Костю толкнули так, что он задел девочку, и она обернулась. Её лицо показалось ему неожиданно резким, не подходящим к ботинкам, и юбке, и всей школьной форме, и к бантам. Как будто лицо вырезали с какой-то другой картинки и приклеили наугад на общей фотографии школьной линейки.

Она смотрела на него сердито, хотя понимала, что он не виноват. Он быстро спросил:

– Ты новенькая?

И тут же вспомнил, что, кажется, уже видел её. Помнит он, что ли, всех девочек в своей школе?

Она ответила:

– Кто новенький? Четвёртый год здесь учусь! В «Б»-классе.

Костя учился в «В».

Музыка над площадкой затихла, как будто переводя дух перед большим рывком, – и грянула снова! Пора было становиться к своему классу.

– Я знаю, тебе купили ботинки в комиссионном! – объявил Костя, перекрикивая музыку. – Я видел их!

В лице девочки промелькнул испуг, она быстро огляделась по сторонам. Но никто больше на площадке не слышал Костиных слов – из-за музыки, – и она сразу же успокоилась и оглядела его с презрением. Бросила ему:

– Тебя не касается! – и, отвернувшись, шагнула в квадрат четвёртого «Б».

На переменах Костя старался увидеть девочку в старых ботинках. Он узнал, что зовут её Катей, но ему ни разу не пришлось назвать её по имени: сталкиваясь с ним, она смотрела так надменно, что он не мог и слова произнести. Костя не понимал, как так. Ему казалось, что они с Катей хорошо знакомы, что у них наверняка много общего, и всё потому, что ей купили его ботинки. Он не объяснил бы, почему ботинки – его, но он так думал.

Пришли холода, и Катя стала ходить в сапогах, а весной у неё на ногах было что-то ещё, наверно, из ботинок она выросла. Костя машинально говорил себе, видя её в толпе девочек: «Вот Катя». А потом перестал её замечать.