Изменился город. Стал не такой зеленый, может быть, из-за осени, и грязный какой-то. Все равно – яркий и родной. Люди красивые А девчонок сколько! Во, цветник! Учащенно забилось сердце, заколотилось, натыкаясь на острые иголочки. Перехватило дыхание от прилива радости. Жив! Дома!

Здравствуй, мама! Здравствуй, папа! Наконец-то добрался! Поседели-то как! Морщин прибавилось. Ну, не плачьте, мам, все будет хорошо. Па, ну скажи ты ей!

Уже за первую неделю Борис стал приходить в себя. Отоспался, повидался с друзьями. Говорили, наговориться не могли. Обо всем. Все новости перебрали. Кто из одноклассников куда попал, чем занят. Какие события произошли. Конечно, говорили о войне. Но больше как о службе в армии, чем о том, что было на самом деле. Порассуждали.

– Помнишь, Боря, на классных часах учитель говорил, что не может быть хорошего без плохого, – горячился заводной «философ» Юрка Бабич – третейский судья всех школьных недоразумений. – Не может быть только один цвет. Будет ночь – будет день. Не может быть только одно зло! Обязательно должно быть добро.

Юрка успокаивался, замечая, что собеседники прислушиваются к нему, закуривал и продолжал развивать свою мысль:

– Ранили тебя, Борька, – плохо, конечно, но ведь ты уже дома. Не ранили бы – еще полгода в Афгане, могли бы и убить. Вот и выходит парадокс. Душманская очередь жизнь тебе спасла!

– Черт! А выходит, что так, – соглашался Борис.

На душе было светло и радостно. В приемной комиссии института приняли его документы на подготовительный факультет. Занятия там начинались в декабре. Сейчас только конец октября. Устроился на временную работу в бригаду отца, даже станок токарный его же дали, на котором до армии успел поработать.

Но и еще не поэтому сладко ныло сердце. Получил вчера письмо от Леры, Леры, Валерии. Не срослось, не сложилось у нее с моряком, вот и едет домой, а Борису кажется, что к нему. Но письмо-то прислала. Значит, и к нему тоже.

– Борюшка, сынок, что-то приболела я. Приготовить приготовила, хотела уже и стол накрывать, а масла нет. В магазин хотела пойти, да что-то ноги отказывают. В очереди мне не выстоять, – просительно смотрела мать на сына. Может, ты сходишь? Как себя чувствуешь, сынок?

Очередь была огромная, страшная, серая, хмурая и злобная, как пыльная извилистая дорога в Афганистане. Борис присвистнул. Часа три стоять. За чем очередь? За чем, за чем! За маслом! А вот рядом – люди ждут, когда колбасу привезут. Дальше там, видишь, народ за водку бьется. Борис прикинул, нет, уходить нельзя, место займут.

Через час ожидания заныли ноги, запекло в боку. Отойти покурить? Только недалеко и ненадолго. Вроде бы уже машину разгружают. Сколько? А черт его знает! Если в пачках, то через полчасика начнут продавать. Если на развес – то через час, а то и поболе. Скажи спасибо, что вообще привезли!

Опять курить? Да что тебе не стоится! Мы уже в возрасте, стоим, а тебя, молодого, ноги не держат. Молодежь такая дохлая пошла! Меньше бы курил. Да. Работать не хотят, шляются по городу. Стой, не дергайся. Мы тут с утра стоим – и ничего. А тут, смотрите, только подошел – и сразу хочет!

Словно искра попала в пороховой погреб. Перекошенные злобой лица, гневные несправедливые слова о молодых. Шел бы работать! На заводах рабочим дают по килограмму масла на месяц. Не нравится, не стой! Ишь, какие! Да все без очереди норовят. Наглые.

Объяснять? Рассказывать о ранении? О том, что от захлестнувшей волны негодования сердце начало пощипывать стальными кусачками? Нет.

Уйти? Глупо. Тем более вот уже и продавать начали. Ох! Очередь сломалась, смялась, скомкалась в единую потно-багровую кучу. Стадо разъяренных зверей без единой капли разума в глазах. С ревом, криками, матом. Ах! Притиснули к самому прилавку. Был последним, стал одним из первых. Но больно как печет в боку, больно как! Ладно, купить – и быстро домой. А, вот в чем дело! Привезли гораздо меньше, чем ожидалось. Хватит немногим, вот остальные и поперли. Обидно, если не достанется. Да и есть тогда что? У продавщицы только в лице и осталось что-то человеческое. Стыдно, но что делать?