Этот был голос мальчишеский и нарочито грубый. Как-будто его обладатель хотел бы быть на несколько лет старше или хотя бы казаться таковым.

Надо добавить, что малыш Лукас был мальчиком очень задумчивым и мог часами смотреть на небо или на воду. Но где бы не охватил его приступ этой самой задумчивости, Эльза всегда находила его. Такой уж она была человек.

– Ну вот, Каспар, я же говорила, что мы найдем его. Я ведь говорила, что он наверняка опять сидит где-нибудь на берегу и размышляет.

– Именно так ты и сказала! – торжественно согласился рыжий Каспар и даже руку приложил к груди, в подтверждение своих слов.

Впрочем, Каспар всегда и во всем соглашался с красавицей Эльзой. И если бы они были бы постарше, то какой-нибудь злой человек мог бы сказать или подумать, что…

Но слава святому Сильвестру и святому Христофору, и всем каким только можно святым, не было в этот погожий денек никого на берегу реки. Одни были дети, а никого из тех, кто мог бы подумать о них плохо поблизости не было, ибо все жители города торопились теперь к замку господина герцога.

Ну что же, дорогой мой читатель, и мы с тобой оставим детей у этой чудесной речушки и пойдем посмотрим, что же творится теперь в столице славного Герцогства, где теперь собрались толпы горожан. А детей давай оставим в покое. Не стоит за них волноваться. Уж в этом ты мне можешь поверить.

Глава вторая

Шумно было на улицах герцогской столицы. Народ покинул свои дома и все были нарядны и возвышенны, так что какой-нибудь путешественник – если бы в город приезжали путешественники – мог бы подумать, что жители города направляется в церковь. Но путешественники редко приезжали сюда, поскольку тут не любили праздных бездельников, а еще горожане и власти не любили тех, кто сует нос не в свои дела, не любили чужаков, и вообще мало кого любили. Поэтому не было в этот день в городе путешественников, и нам некому теперь сказать: Протри же глаза! Разве с такими лицами добрые люди ходят в дом Божий? Разве благость у них теперь на лице? Нет! У них на лицах теперь алчность и голод! В глазах у них решимость и горе тому, кто встанет у них теперь на пути.

Ах, если бы можно было бы подслушать, о чем они говорят. Мне ужасно это любопытно. Но в таком шуме сложно, что-то разобрать, уж очень много народу и каждый норовит перекричать всех прочих. Впрочем, мне кажется, я что-то различаю в этом многоголосном гаме. Прислушайся и ты мой читатель, может и тебе удастся разобрать хоть слово в этом шуме.

– Эй, Генрих, пожалей же детей – нас раздавят ведь в этой толпе!

Ты тоже это слышал, мой читатель? Кажется, какая-то женщина просит о чем-то своего мужа. Присмотрись-ка, уж не та ли худющая тётушка в протертом до дыр платке на плечах и сером вязанном чепце на голове? Она еще держит на руках ребенка, а маленькая девочка изо всех сил цепляется за ее юбку. Наверняка она. И зачем их только понесло в эдакую давку. А вон там, видимо, ее супруг, к которому она так тщетно взывает. Он решительно проталкивается сквозь толпу и, кажется, забыл про свою жену и детей. Глянь теперь чуть правее, читатель! Если твой взор достаточно остр, то ты увидишь нашего старого знакомого Михена и его батюшку. Они застряли среди людей у статуи Эцеля Благочестивого и не могут ни на дюйм пробиться веред. Давай послушаем, о чем о ни говорят.

– Не хнычь, мальчишка, нам осталось пройти совсем немного, и мы окажемся у самых замковых ворот.

– Я не могу сделать ни шагу! Еще чуть-чуть и меня раздавят.

– А если я скажу, что уже с этого места слышу запах жаренных сосисок и свежих пшеничных крендельков, тогда ты найдешь в себе силы?