Мы сбежали все, но стыд преследовал только меня.

Той ночью я не мог уснуть. Взял хлебный нож и тихо смылся из дома. Мама спала пьяная, а парк вспухал звуками ночи. Ожили духи. В кустах таились тени, скрещивая когти на худых коленях. Собор Мира тогда еще не был подсвечен. Я взобрался на ощупь и нашел свой гвоздь. Дерево долго не хотело отдавать его мне, и я выщербил нож. И наконец он был у меня в руках – теплый, как клык громадного зверя, которого я убил своими руками.

Возвращаясь домой, я избегал аллей. В кустах наткнулся на бандита, шестнадцатилетнего Вильчура, увлеченного расстегиванием лифчика у какой-то пьяной девушки. Он заметил меня, крикнул, потянулся за камнем, но пока бросил – я уже был далеко.

Классе в восьмом я спросил про отца. Скорей всего, спрашивал и раньше, но не помню. Раз в месяц приходили переводы на почтовых бланках, заполненные квадратным почерком. Мать всегда хватала их первой, чтобы я не подсмотрел адрес и фамилию. В Рыкусмыку все знали всех.

– Было дело, давно уже, – ответила она мне как мужчине. – Мимолетное приключение, наверняка страшное, а может, и забавное. Но удачное, потому что ты плод этого приключения. Я рада, что ты есть на свете, и рада, что мы остались вдвоем.

Я не дал ей уйти от ответа и повторил свой вопрос. Она выдохнула сигаретный дым мне в лицо.

– Выйди из дома, – услышал я. – Посмотри на стену, на потек мочи на стене, на человека у этой стены. Это и будет твой отец. Не ищи.

Отец DJ Кривды ездил в Германию и привозил сыну пластинки. В те времена пластинка с Запада была чем-то необычайным. У нас были свои ситец и бусы, как у индейцев.

DJ Кривда жил в двухкомнатной совсем рядом со мной. Он не любил этот город и часто обещал, что как только поступит в вуз, сразу переедет к какой-то тетке в Краков. Его трудно было понять. Мать не хотела, чтобы я вешал плакаты, даже у себя, а он мог. Был у него один с мускулистым варваром, ведущим победный бой на горе скелетов. И другой, где священника в кандалах преследовал рогатый гигант. Когда мы приходили в гости, всегда горела лишь одна небольшая лампа, а на окне стоял единственный цветок. Мы усаживались на пол. DJ Кривда включал проигрыватель. Мы сосредоточенно слушали; обложка диска гуляла по рукам, разжигая воображение. Одетые в черное музыканты напоминали богов подземелий. Трупы и замки, люди и чудовища – все это было как ворота в иной, лучший мир.

Грохот музыки захватывал нас всех, даже Сикорку, который сидел чуть поодаль и кивал головой, словно бился о невидимую стену и ему это очень нравилось. Рев вокалистов тянул нас в глубь самих себя и куда-то еще, гитары безумствовали, как огонь в деревянной церкви, гул ударных заставлял оцепенеть одни части тела и ожить другие. Мы все верили в то, что в этой музыке скрывается нечто большее, чем просто сердце и звук. Металл был больше, чем Рыкусмыку, а может, даже и чем Легница.

Потом каждый вынимал чистую кассету, купленную в пятницу на Замковой площади. DJ Кривда изображал, что злится. Говорил, что это его затруднит, что ему придется слушать одно и то же еще четыре раза. Но в конце концов он соглашался. Мы начинали разговор о том, кто что в последнее время слушал, какая пластинка лучше, а какая хуже, кто из вокалистов лучше всего орет. Сикорка все время напоминал, что надо говорить не «песни», а «произведения».

Дома я садился за стол, включал плеер, рисовал сперва эмблему, а потом обложку группы, в которой я когда-нибудь буду выступать. Сочинял список произведений и подписывал название фирмы, крупнейшей из тех, которые я знал. Абсолютно уверен, что все, кроме Сикорки, делали то же самое.