– Итого две неожиданности в одной. Ночь только началась, так что будь осторожен.

– Слушай, я же пришел помочь.

– Благотворительный фонд за углом. Легко найдешь.

– Осенью мы начинаем пару проектов для Рыкусмыку. Ты бы пригодился мне, да. И тебе не пришлось бы здесь сидеть.

– Ну, придется сидеть где-то еще. Какая разница, сторожем там или тут?

– Я думал о чем-то более ответственном. Ты ведь умный парень, и, строго говоря, это не помощь, а просьба. Ты бы мне пригодился.

– Мне больше нравилось, когда ты был барменом у Дызя.

– Мне тоже. Сам ведь знаешь.

Разговор не клеился. Вильчур пробовал расспрашивать о том о сем, и его явно интересовало, почему я связался с Теклой. Расспрашивал про ребят. Я ответил, что мне уже нет до них дела.

Он поставил бутылку на стол, сказал, что если я передумаю, то всегда могу найти его в «Ратуше», и вышел. В окно я видел, как он пытается прикурить, заслоняясь от ветра. Смешно поднимал ладони. Так и не смог; ушел, а ветер рвал на нем олимпийку.

Текла не спала всю ночь. Я увидел это по глазам. Расцеловала меня при встрече в обе щеки и закружилась по квартире, одетая в шорты и блузку на бретельках. Прыскала на мебель и старательно вытирала ее тряпочкой. Я начал рассказывать про встречу с Вильчуром, а она открыла шкаф, достала другую блузку, рассмотрела ее на свет и выбросила в черный мешок. Свитерок же вернулся на вешалку. И так далее. Я рассказывал.

– Не бери ничего в голову. – Текла щурилась, рассматривая жакет. – Ты можешь принять эту работу, можешь не принять. Главное, чтобы тебя устраивало. Эй, что так смотришь, все будет в порядке.

– Владка взбесится, когда узнает.

– А чего это тебя вдруг стала волновать Владка?

Очередь дошла до моей одежды. Спрашивала, в чем я буду ходить еще, а в чем нет. С полок пропала большая часть вещей, сундук стоял открытым, пустым и протертым до блеска. Свежевымытая посуда стояла на сушилке. В углу комнаты громоздились черные мусорные мешки. Я спросил, что тут вообще происходит и все ли у Теклы в порядке. Правая нога толкала ее вперед.

– Мы слишком долго жили в бардаке. Это было ужасно угнетающе.

– Ну да, сейчас сразу повеселеет.

– Фу, не будь таким. Слушай, я должна тебе кое-что сказать. Мне легче, понимаешь? Оно стихает. Ну, то есть не стихает, но становится другим. Не таким плохим.

– Не понимаю.

– Чего тут непонятного? Недавно еще я думала, что умру. А сейчас? Я даже не знаю, как это назвать, потому что оно все так же визжит и воет, потому что… потому что… Но, с другой стороны, оно уже не становится громче, а напротив, тише, остается место для песенки. Будто кто-то мне свищет в оба уха. Фью! Я не могу спать, но я и не устала. Я вообще совсем не устала, любимый.

Здорового пугает больной, а больного здоровый. Я задумался, что же ей ответить, но Текла явно и не ждала ответа, занятая переворачиванием ящиков вверх дном. Я почувствовал гарь. Кухню заполнил темно-сизый дым. Я ахнул, Текла выкрикнула «О боже!» и, смеясь, треснула ладонью себе по лбу. Мы вместе присели у духовки. Если бы не я, Текла голыми руками схватилась бы за почерневшую жаропрочную посуду.

– Ой, вот я напортачила. Забыла про цыпленка! Не спасти уже, да? Дурочка я, дурочка. Прости.

– Текла…

– Текла-кукла…

Она вскочила с пола. Я вытаращил глаза. Текла взяла меня за руку:

– Я знаю, что ты переживаешь. Я сама слегка в шоке от себя. Помнишь, сколько раз мы говорили, что мы сделаем, если оно смолкнет? Я не верила, а вот пожалуйста. Я боюсь, Шимек, но что мне делать? Если оно вернется, если мне лишь кажется, что оно ушло, то я хотела бы насладиться этим днем. Не отбирай его у меня. В самом плохом случае мне останется что вспомнить. Эй, не хмурься, прошу. Ты же мне завидуешь, правда? Боишься, что останешься один? Эй, дурачок мой, что ты.