Когда Ника, в разговоре с Лешей, словно ненароком, упомянула про пропавшего дядю, тот, нахмурившись (ну совсем как Лешин отец… впрочем, друг во всем подражал своему отцу, даже походкой), произнес:

– Родители говорили, что он вернулся к своей жене… он и к нам больше, не приезжал…

На Нику жалко было смотреть. Прозвучавшая фраза поразила ее настолько, что, казалось, у нее не осталось сил стоять на ногах. Она медленно опустилась на скамейку и стала хватать широко раскрытым ртом воздух. День для нее померк в прямом смысле слова. Это означало только одно: крах материнского счастья, потеря домашнего покоя, и надолго, если не навсегда. Мать по любому пустяку срывалась на крик, бывало, что и попадало им под горячую руку… Никина семья стала жить как на вулкане. В любой момент домашнее затишье могло взорваться. Все чаще мать стала задерживаться на работе, а потом и приходить веселая, подвыпившая. Но это еще полбеды. Придя такой, она добиралась до постели и засыпала. Ее никто не видел и не слышал. Хуже было, когда она приходила вместе с каким-нибудь незнакомым человеком, который начинал командовать, словно он тут хозяин. В такие моменты Нике хотелось убежать из дома, где стало очень неуютно и беспокойно.

Когда зимой приехала бабушка, Ника стала свидетелем довольно-таки ужасной сцены. Увидев свою дочь в таком нелицеприятном виде, бабушка оттаскала ее, в самом прямом смысле слова, за косы.

– Ты что вытворяешь?! Мало того, что дети потеряли отца, а при живой матери становятся сиротами!.. Ишь, чего удумала, в винную бутылку заглядывать да хвостом крутить! Я, когда похоронку на твоего отца получила, не распустила себя до такой степени!.. А что делаешь ты? И не стыдно тебе?!

Мать лишь молча плакала…

– Тебе же детей на ноги надо поставить!.. Ты на меня не надейся, я вас, троих девок, вырастила! Век-то мой к концу идет… – бабушка всхлипнула. – Что ж ты, Надюшка, голову совсем потеряла, а? Негоже женщине терять себя… какой пример ты сейчас подаешь своей дочке?! Нельзя же так…

И бабушка, бурча под нос нравоучения, кончиком платка промокнув свои скупые слезинки с глаз, подошла к русской печи. Открыв заслонку и вытащив ухватом чугунок, она добавила:

– Ты прежде всего мать, а уж потом – баба! Никогда не забывай об этом, слышь?! Если ты сейчас за свой ум не возьмешься, пеняй на себя, – ты все потеряешь!.. – она подошла к дочери и легонько толкнула ее рукой в голову. – Тебе не будет прощенья ни от детей, ни от меня, ни от людей! У тебя вон дите малое, я же говорю, какой ты пример ей подаешь? Небось, тошно ей на тебя, такую, смотреть-то!.. – и, обращаясь к Нике, добавила: – Ладно, зови брата, вечерять будем!

Ника, надев шубейку, выбежала на двор. Рудика там не было. Заглянув в сарай, она побежала к соседям, куда брат частенько хаживал.

С этого вечера жизнь их постепенно начала входить в наезженную колею. Мать стала прежней, только изредка она возвращалась с работы чуть позднее обычного. А в остальном жизнь приобрела прежний размеренный ритм. Брат, окончив восьмилетку, поступил в ремесленное училище, сестра училась в городе, а Ника «грызла» гранит науки и посильно помогала матери по хозяйству. Время без остановки шло вперед.

В августе, когда Нике исполнилось двенадцать лет, на родине жениха сыграли свадьбу Аллы. Сестра выходила замуж за заезжего красавца-студента, бывшего на пару лет старше ее. Приехав погостить к другу, он встретился с Аллой год назад, на дне рождения у общих знакомых… Она выглядела настоящей красавицей в белом длинном подвенечном платье. Короткая белая вуаль с небольшим веночком из искусственных роз на голове… Ника тогда подумала, что когда она будет выходить замуж, у нее будет точно такой же наряд, – так он ей понравился. Правда, сама свадебная суматоха оставила у нее впечатление сумбура и неразберихи. Ведь она, предоставленная самой себе, не знала, чем себя занять. Слоняясь по чужой квартире, где у каждого, но только не у нее, было дело, Ника изнывала от скуки до того времени, пока не прибыли остальные приглашенные со своими детьми. Вот тут уж все они нарезвились вволю…