– И что же? – подняла на меня полный искреннего любопытства взгляд карих глаза Услада. Щеки тоже красные, как у детей, носом шмыгает и ежится от каждого порыва ветра. Она стоит всего в шаге от меня, но почему-то именно сейчас этот шаг кажется пропастью.

– А что, по-твоему, у меня есть?

– Все, – пожала плечами девушка.

– Деньги, Лада. Деньги – вот все, что у меня есть.

Разумеется, я не писал никакого письма, а та невинная шалость в супермаркете вообще была дурацкой шуткой, но почему-то ее вопрос так шибанул. По больному. По самому больному…

Сколько раз за свои три с лишним десятка лет я задавался этим вопросом: собственно, а что у меня есть-то? Я всю жизнь бежал, летел, карабкался, впахивал, как проклятый, чтобы что…? Доказать себе, что я не пойду по стопам родителей, который спивались и забивали на все, в том числе и на сына? Что я не буду никогда жить в нужде и нищете?

Доказал. А дальше?

Слишком велико заблуждение тех, кто думает, что деньги решают все проблемы. Да, они доставляют определенное удовольствие. До поры до времени. А когда приедаются, ты понимаешь, что ты никому с этими деньгами на хрен не сдался. Что все вокруг тебя только продается и покупается, что ты искоренил вокруг себя все тепло, всю искренность и честность. Дальше только жизнь в одиночестве и полный мрак. Поэтому да. Деньги – единственное, что у меня есть, и радости они в моей жизни уже давно не приносят.

Я уже как-то с этим положением смирился, пока вчера ночью на пороге на меня не налетели неожиданные гости, появление которых в моей жизни стало глотком свежего воздуха. Я снова потихоньку начинал верить в существование заботы, ласки и любви в этом продажном мире. Может быть, поэтому и не хотел отпускать от себя Ладу с детьми? Из чисто эгоистичных побуждений?

– Моя жизнь только кажется идеальной, но таковой она никогда не была, – сказал я, глядя на бегающих друг за дружкой детей, – поэтому да, – выдохнул, выпуская облако пара в трещащий от мороза воздух, – у меня есть, что желать, чего хотеть и о чем мечтать. Но, увы, за деньги, которых у меня в избытке, этого не купишь.

Лада, видимо, что-то прочитав по моим глазам или фантастическим образом почувствовав, что для меня это тема непростая – развивать ее не решилась. Кивнула и, нервно передернув плечиком, попросила:

– Застегнись, пожалуйста.

– Что?

– Холодно. Смотреть на тебя холодно, – пожурила, вздохнув, – пальто раздувается, шапки нет и шея вся голая, так и простыть недолго, – сказала с легким упреком в тоне и будто в подтверждение своих слов, протянула свои ладони в теплых варежках, заботливо наматывая на мою шею болтающийся до этого шарф.

Пришлось слегка наклониться, чтобы девушка не тянулась и, откровенно говоря, на доли секунды выпасть из реальности, забыв и про лютый мороз, и про елки, и про все сопутствующее, когда нос учуял запах морозной свежести, смешанный с запахом духов Услады. Совсем ненавязчивых, легких, сладковатых, но таких неожиданно приятных, что захотелось закрыть глаза и вдохнуть полной грудью. Надышаться. Запомнить.

Разумеется, я делать этого не стал. А Лада, чуть дольше положенного задержав свои ладони на воротнике моего пальто, кажется, и сама от себя такого не ожидав, опомнившись, одернула руки, смущенно улыбнувшись:

– Привычка. Лев у меня совсем шарфы не любит. Маленький мужчинка. Говорит, что только девчонки их носят и постоянно на меня ворчит, когда я пытаюсь его укутать, – снова начала тараторить торопливо.

Я, похоже, начинаю привыкать к ее привычке болтать без умолку, когда волнуется. Она в этот момент становится жутко милой.