– Ну, я же тебе говорил, темный и дремучий. Не дорос он еще до этого, – улыбнулся Порфирий.

– До чего не дорос-то!? – Афиноген начал выходить из себя, – что вы мне тут чушь, какую-то несете, я не понимаю, я должен быть заодно со злом?

– О! Дошло! Или только начало доходить, – засмеялась Аглая, – он совсем не безнадежный, как ты говоришь. Перспективный парень.

– А, давайте, чайку выпьем. Не против? Фира, тебе чего чай или кофе? Фина, а тебе?

Через десять минут они сидели за журнальным столиком и пили чай и кофе с печеньем. Аглая аккуратно помешивая чай внимательно смотрела на Афиногена. Тот был явно расстроен разговором.

– Скажи мне, Фина, ты вот на мужика этого попер, ты был добрый или злой? – она протянула ему печенье и улыбнулась.

– Скорее злой, – пожал плечами Афиноген.

– Так значит злость тебе пригодилась все-таки? А, что бы было если бы ты в себе это зло победил?

– Как это? Не понял?

– Ну вы люди все время совершаете эту ошибку вы боретесь со злом, а с ним не нужно бороться. Они должны быть у человека всегда и сосуществовать гармонично, одинаково. И человеку ни в коем случае нельзя их противопоставлять.

– А, что же ему делать, тогда?

– Вот, не бороться ему нужно, а уметь брать от того и другого то, что нужно.

– Что брать-то?

– От добра человек должен взять любовь, радость, гуманность, понимание, сердечную теплоту, а от зла взять решимость, смелость, храбрость, стойкость, все лучшее, ведь именно этого добру и не хватает. Вспомни свои ощущения, когда ты по-настоящему злился на себя, сколько решимости у тебя было. Помнишь? Только тогда и наступит внутри человека баланс дора и зла, к которому он должен стремиться, не к борьбе Фина, а к балансу, понимаешь? И тогда человек все увидит в другом свете, абсолютно другом, и жизнь его заиграет совсем другими красками, и сердце его откроется и будет нести людям свет и доброту. И тогда откроются тебе многие истины, недоступные тебе до настоящего времени.

Афиноген заворожено смотрел на Аглаю, он не мог поверить, в то, что сейчас услышал. Такие простые слова, были так понятны, что он не мог сообразить, как он раньше сам до этого не дошел.

– А, когда баланса нет, тогда? – хмурясь спросил он,– получаюсь, я?

– Да, тогда получаешься, ты! Алкаш, и отморозок бросивший мать, жену и дочь! Теперь дошло? Ты пей кофе, пей, чего ты так на меня уставился? За каменной стеной жалости к себе любимому и на весь свет обиженному, тебе даже не хватило злости разозлиться на себя как следует и на, что-то решиться. И сил оставалось у такого сильного и здорового мужика, только на то, чтобы открыть холодильник и поднять стакан. Ладно, мальчики пойду я, дел еще полно. Засиделась я чего-то.

Порфирий убрал чашки и печенье. Аглая повернулась к Афиногену.

– Без обид?

– Ну, какие обиды, только злость на себя любимого, – усмехнулся Афиноген.

– Обещай, что осмыслишь это все, только чур сам без Фиры.

– Обещаю.

– Ну, и хорошо. Развлекайтесь тут, мальчики, я ушла.

Когда дверь за ней закрылась Афиноген покачал головой и повернулся к Порфирию.

– Вы сколько вместе живете?

– Для тебя всегда,

– Это, как всегда.

– Если я отвечу тебе двести тридцать два года и шесть месяцев, это в твое измерение вложится.

– Нет, – Афиноген удивленно помотал головой.

– Значит всегда. Три года, если тебе интересно.

– Я думаю, ты в первый раз правду сказал, что-то мне кажется, что лет двести не меньше.

Минут через тридцать зашла Валерия с контейнерами для еды. Она молча прошла на кухню и стал накрывать стол для обеда. Порфирий долго наблюдал за ней, пока наконец его терпение не лопнуло.

– Что, это тут за командир такой объявился? Ходит тут как у себя дома. Ты почему не в школе?