Прошлую неделю стояла жара, перемежаемая ночными ливнями, почва разбухла, и теперь вдоль дороги часто попадались глубокие разливные лужи, кишащие насекомыми. Ближе к полудню мальчик нашел ручеек в неглубокой балке, о котором ему рассказали кусты дикой маслины, резко выделявшиеся в окружении выгоревшей под безжалостным солнцем травы. Перекусил хлебом с солью, запил водой. Он еще даже не запыхался, поэтому, не отдыхая, пошел дальше. Выгоняя овец, приходилось делать гораздо большие переходы.

Постепенно начали появляться деревья, затем рощи; Прокл поднимался к синеющим предгорьям, которые словно медленно всплывали на поверхность плоской степи, и теперь обещали прохладу изнывающему от зноя телу. Мальчик пошел быстрее, и сам не заметил, как свернул с дороги. Почти сразу появилась ведущая в нужном направлении тропка, ластящейся собачонкой бросилась под ноги. Она не выходила на солнце, то ныряя под деревья, то скрываясь в тени кустарника, на ее белое, обмытое ливнями змеиное тело просыпались иголки сухой хвои, в которых копошились мураши. Прокл скинул тяжелые башмаки на деревянной подошве, перевязал влажные от пота кожаные ремешки, подвесил их к котомке на палку и вприпрыжку помчался по тропинке. Босые пятки радостно шлепали по слежавшемуся песку, усатые травы щекотали лодыжки, на тропинку косо ложились солнечные отсветы, над которыми, будто над чудесными цветами танцевали голубые мотыльки, и Прокл чувствовал себя счастливейшим человеком на свете.

Уже опускался вечер, когда тропинка привела к высоким раскидистым кустам алычи и … оборвалась. Потерявшийся мальчик испуганно оглядел совершенно незнакомые места, прислушался к шороху прошлогодней листвы под чьими–то тяжелыми лапами; он уже был близок к тому, чтобы броситься назад, но тут вспомнил Трола. Подумал о том, каково будет несолоно хлебавши вернуться в деревню. Порывшись за пазухой, достал табличку, подвешенную на длинный черный шнурок, и в гаснущем дневном свете еще раз прочитал выбитые руны. Затем надел башмаки, тяжко выдохнул и решительно раздвинул колкие ветви кустарника.

За алычой росли старые темные липы. Прокл прошел за деревья, они едва слышно всколыхнулись, нехотя расступаясь, и мальчику открылось небольшое идеально круглое озеро. Его окружали цветущие фиалки, в глубокой зеленоватой воде смеялось ясное небо; отражения деревьев, цветов, травы служили рамой для этого лазурного сияющего зеркала, и даже замшелые липы показались Проклу колоннами какого–то дворца или храма. Меж ними, постепенно сгущаясь, собиралась золотистая дымка: то ли туман, подсвеченный закатными лучами, то ли еще что. Уставший мальчик бросил палку с котомкой и башмаками, разделся, и по пологому бережку побежал купаться.

От его тела зеркальную поверхность рассекли круги и, стоило им достичь середины, как из озера что–то фонтаном выстрелило вверх! Вода забурлила, словно там, в сразу потемневшей, замутившейся коричневым илом глуби, металось раненое чудовище, и устремилась к мальчику.

Героем Прокл не мнил себя никогда. Это дома, в теплой постели, наслушавшись бродячих певцов, вольно было представлять себя сражавшимся хоть с вепрем, хоть с драконом, хоть с любым из порождений Ханга.

Мальчик заорал от непередаваемого ужаса, выскочил на берег и, забыв и одежду и дорогу, рванул в заросли. Почти сразу он споткнулся и упал, поранив ногу, съежился, закрыл голову руками и лежал так некоторое время. В лесу было тихо. Где-то в ветвях, совсем рядом тренькал зяблик. Чуть погодя к птичьему гомону примешался тоненький комариный писк.

Ну, пищать чудовище не могло. Поэтому Прокл открыл глаза и даже поднял голову. Вокруг него летало странное зеленоватое с серебринкой довольно крупное насекомое.