– Не волнуйся, – успокоил он меня, – Я в детстве тоже дома не сидел.

– Маме не говори тогда, – попросил я.

– И не собирался, – ответил Миша, – Но одежду то стирает она, и дым учуяла тоже она. Сигаретами не балуешься?

– Не-а, – я помотал головой, – Так, фигню всякую жгем.

– Мы в детстве тоже так делали. Но ты постоянно со спичками ходишь, жгешь их. И видно по тебе, что тебе это очень нравится.

– Ну да, нравится, – я задумался, – Нравится и пугает.

– Это вроде мании? – спросил Миша.

Я кивнул, соглашаясь, и теперь задумался он.

– А почему так, не знаешь? С мамой об этом не говорил?

– Не знаю, – машинально ответил я, поскольку быть скрытным мне уже становилось привычно, и делать это было легче, чем делиться.

Миша не ответил, только смотрел на дорогу, а я снова почувствовал желание выплеснуть все, что меня гложет. Подростковая психика еще не позволяла мне сбрасывать наболевшее в темный омут и семь дней в неделю носить маску притворства для остальных, и я решил рассказать ему все.

– Ты ведь не знаешь, кто мой отец? – спросил я его.

– Нет, – ответил Миша, – Кристина не говорила, а я не стал расспрашивать.

– Он…, – я сделал вынужденную паузу, поскольку ни разу никому этого не говорил, – Его зовут Максим Делов.

– Оу, – произнес он, – Ясно. Так при чем он тут?

– Ты не знаешь, кто это? – я слегка удивился его реакции.

– Ну, теперь, когда ты так спросил, имя кажется знакомым, – Миша пожал плечами, – Так что с ним?

– Июнь девяносто четвертого, – стал напоминать я, – Вспомни новости.

– Боснийские конфликты, – он сморщил брови, вспоминая, – Аум синрике.

Тут он вдруг вытянул шею от удивления, свернул на обочину и остановился, глядя на меня.

– Поджигатель? Максим Делов?

Миша, казалось, испытывал шок, и я не придумал ничего иного, как развести руки в стороны, не зная, что сказать.

– Что ж, это многое объясняет, – произнес он наконец, и я приготовился увидеть разочарование в его глазах.

Однако ничего такого в его взгляде я не увидел. Напротив, это было, скорее, понимание. Понимание и заинтересованность.

– Послушай, – заговорил он, – То, что твой отец был… тем, кем он был, еще не значит, что тебе суждено повторить его судьбу. Скажи, что ты думаешь о человеческой жизни?

Вопрос был сложным для подростка, и тогда я впервые задумался над этим в таком контексте.

– Люди ее берегут, – наконец ответил я, – Значит, это большая ценность.

– Так, – кивнул он, – А как ты относишься к чужой жизни?

– Обычно, – я пожал плечами.

– Тебе не кажется, что ты должен выбирать, кто заслуживает жить больше, а кто не заслуживает вовсе? – спросил Миша.

– Нет, – честно сказал я, – Мне нет дела до остальных людей. Меня заботят только близкие.

– Вот видишь, – Миша потрепал меня за плечо, – Ты мыслишь в правильном направлении. В тебе есть моральный стержень, и ты растешь совершенно адекватным человеком.

Сказать честно, я мечтал услышать что-то подобное, и после этих слов мне стало удивительно легко. Будто огромный камень, который я тащил на спине, вдруг перестал весить, и идти дальше стало очень легко и комфортно.

– Смотри на свою любовь к огню, как на хобби, – посоветовал он, – Не обязательно жечь то, за что можно огрести неприятностей. Можно сжигать, к примеру, мусор. И делать это там, где разрешено. Из практически любой мании можно сделать безвредное, а то и полезное хобби. И я тебе с этим помогу.

– Спасибо, – сказал я, переосмысливая услышанное.

Пообещав, что будет помогать, Миша не просто так бросался пустыми словами. Вскоре он принес стопку журналов по пожарной безопасности, объяснив это тем, что с моим увлечением я должен быть готов к последствиям вроде распространяющегося пламени и угрозы пожара. Журналы были разные: более-менее новые, несколько старых, советских, один аж семьдесят девятого года, и даже британский "файр", в котором было много фотографий и непонятного мне текста на английском.