Пригорин. Разве мы не перешли на «ты»?

Нина. И всё же?

Пригорин. Разве ты не чувствуешь моего отношения к тебе? И разве это совместимо с любовью к другой женщине?

Нина. Я ведь Вас… тебя совсем не знаю. Только, что Вы… ты известный драматург и писатель.

Пригорин (грустно усмехнувшись). …Я мог бы изображать перед тобой… их обоих… раз для тебя это… важно… Но я… я увидел тебя, и понял, сейчас или никогда… с тобой или никогда. Наверное, этот разговор – самый важный в моей жизни, и он… то, что я сейчас скажу, удивит тебя. Но прошу, выслушай, не перебивая. Это будет как на духу, как исповедь… Ужасно скачут и путаются мысли… Нина, я как увидел тебя, понял – это она… которую я искал всю жизнь. Я почувствовал… словно перст Божий подтолкнул к тебе мою душу. Я уверен – я люблю тебя, Нина. И как раз поэтому я хочу понравиться тебе таким, какой я есть на самом деле – настоящим, а не афишным Пригориным. Морочить тебе голову, чтобы потом ты во мне разочаровалась – нет, только не это!

Нина. Этого никогда не случится!

Пригорин. …Присядем…

Пригорин и Нина садятся на скамью.

Пригорин. Надо, чтобы ты знала обо мне всё, абсолютно, только правду… Никак не приходят верные слова… Нина, я хочу начать новую жизнь. «Известный драматург и писатель»… «Известный» – пожалуй, в какой-то мере.. А драматургом и писателем я себя уже давно не считаю. Пьес я больше вообще не пишу. Это занятие вообще – сплошное разочарование. У литераторов средних способностей, вроде меня, лишь немногие пьесы принимаются театрами. Критерии отбора мутны и расплывчаты… Нет, пьес я не пишу. Да и жить на это невозможно. То же и сценарии. Кинорежиссёр – он ведь тоже человек, поставит сценарий, написанный женой, отцом, другом или, на худой конец, напишет его сам – и ничего, хоть и не Бог, об горшки не обожжётся. А я… я не до такой степени свой в киномире, чтобы быть в нём успешным. Единственный фильм за пятнадцать лет… Быть писателем в обычном смысле… писать роман – это и несовременно, и непрактично, и… по-настоящему трудно… Впрочем, пишу… уже лет пять, и конца не видно. И опять-таки, на романах не проживёшь… А писать макулатуру, опускаться до уровня «мастериц»… морально способных настрочить два-три десятка страниц «в смену» – это мне просто омерзительно. И вот этот злополучный соавтор трёх неярких спектаклей, серенького фильма и незаконченного романа сидит, Нина рядом, с тобой… Такой вот драматург и писатель… И однако же, да – «известный»… Писать юмор я начал случайно, я и не думал, что могу. Да по мне и не скажешь, что остроумный и весёлый человек, ведь так? Впрочем, до Иванецкого мне как до Луны… Монологи, скетчи, интермедии… Для кого, Нина, только не писал… Но всё это тоже чёрный и чёрствый хлеб… Зритель тебя не знает, всё исполнителю… И вот оно, моё «счастье» – однажды предложили мне выступить в концерте самому… История типа «солистка заболела»… Вышел – вышел на мёртвых ногах, читал по бумажке, ушёл со сцены в беспамятстве, но под аплодисменты. Всё, говорят, так и держи образ – изображай обаятельного дуролома. И пошло… И вот уже и телевидение и кое-какая известность. Когда выходишь, представляют как писателя… Ужас… И уже работать необязательно. То в одном жюри, то в другом… Плохонько поют – сижу, кривенько пляшут – сижу, песенки угадывают – сижу. И ведь не понимают люди, что знать всю эту попсу – это же просто стыдно! Но я-то ведь понимаю – и всё равно сижу! Нина, я уже на пределе – ведь нельзя же так жить!

Нина. Как называется твой роман?

Пригорин. «Апостериориум».

Нина. «Априори» наоборот? После прожитого?