Острота сложившегося положения видна буквально в первом же протоколе (от 25 августа 1941 г.) заседаний Комиссии по делам ленинградских учреждений, в котором отражено тяжелое положение детей академических сотрудников, эвакуированных с детской организацией Ленинградского дома ученых в с. Борок[65] (отсутствие четкой организации эвакуации и регулярного финансирования, неудовлетворительные условия питания и проживания)[66].

Болезненно и долго решалась проблема эвакуации. В переписке по вопросам эвакуации учреждений АН СССР и по организации охраны ценностей в Ленинграде имеется письменное обращение[67] ленинградского академического руководства к главнокомандующему войсками Северо-Западного направления маршалу Советского Союза К. Е. Ворошилову и заместителю председателя Комитета обороны г. Ленинграда члену Военного совета Северо-Западного направления А. А. Жданову, где дается целостная картина, которая сложилась к началу блокады с эвакуацией ленинградских академических учреждений. Обращение освещает длительную историю обсуждения с разными инстанциями вопроса об эвакуации ленинградских академических учреждений и объясняет ситуацию, которая привела к тому, что практически все они (за исключением трех) остались в блокированном городе.

Отправка наиболее известных ученых вместо эвакуации в длительные командировки фактически являлась разновидностью эвакуации. Массовый характер направление в длительные командировки приняло с 27 августа по 13 сентября 1941 г. В этот период были оформлены командировки в Иран, в Таджикский филиал АН СССР, в Казань, в Ижевский медицинский институт, в Педагогический институт Новосибирска для заведования кафедрой.

Однако не все академические ученые стремились покинуть осажденный город – управляющему органу приходилось сталкиваться и с нежеланием сотрудников уезжать в эвакуацию. Так, в частности, 6 сентября 1941 г. на Ученом совете Пулковской обсерватории научные сотрудники высказались за то, чтобы оставить в Пулково службу времени. Основная причина отказа уехать в эвакуацию: только в Пулково (или, на крайний случай, в Ленинграде) оборудование и научные работники отдела могут давать ценную астрономическую информацию в общегосударственных и конкретных оборонных целях. Вопрос о том, что сотрудники Пулково по-прежнему остаются на своем месте и не эвакуируются, обсуждался еще раз на Комиссии по делам ленинградских учреждений 20 февраля 1942 г.

Этот факт важен тем, что из мемуарных материалов, опубликованных в наше время, известно, какой ценой дался сотрудникам Пулковской обсерватории этот отказ – ради своего дела – от эвакуации. Так, Софья Александровна Павлова[68] – супруга профессора Николая Никифоровича Павлова[69] – писала в своем дневнике[70]:

«Конец марта 1942 г.

Директор нашей Обсерватории[71] вызвал меня к себе и сказал, что он узнал у главврача „Астории“ (где лежал тогда Коля[72]), о безнадежном положении Николая Никифоровича и что мой долг забирать детей[73] и ехать в Ташкент вместе с учреждением, которое эвакуируется через два-три дня. На мою просьбу отложить отъезд хотя бы на несколько дней он ответил, что ничего сделать не может, так как еще только вчера он получил обвинение от моего большого друга К. И., что я не имею права задерживать эвакуацию из-за трупа Павлова.

Не колеблясь ни минуты, сказала, что никуда без Николая Никифоровича не поеду.

Ушла оглушенная, знала только одно: бороться до конца, до последних сил.

Знала также и то, что Коля борется вместе со мною. Что даже в самый тяжелый период болезни разум его оставался ясен, и желание жить и выздороветь было беспредельно, а это было почти все.