– Мне нужны эти двое… Волосатый и Лысый… – выпалил Борода, сам еще не понимая того, для чего он здесь и о чем будет с ними разговаривать.

Кузнечик явно не понимал, кого разыскивает этот мужик с выпученными, как у отварного омара, глазами, а потому сухо и лаконично произнес:

– У нас таких нет.

– Как же так нет? А мохнатый верзила и его лысый начальник… ну тот лысый черт, который играет в карты, как бог.

Кузнечик поднял глаза кверху, пытаясь вспомнить среди своей команды описанных персонажей. Но, повертев немного глазами в разные стороны, так и не вспомнил. Несмотря на всю свою грамотность в точных морских науках, он очень плохо разбирался в людской психологии, а потому не отдавал себе отчета, что перед ним стоит суровый русский мужик, у которого постоянно чешутся кулаки, и не подозревал, чем может ему грозить такой ответ. Поправляя пенсне, он весьма поэтично заметил:

– Никогда не слыхивал, чтобы в одном предложении путали черта и бога… Да и о том, чтобы сам Господь играл в карты, тоже слышу впервые…

В любом бы другом случае Борода не спустил бы такого сарказма, но сейчас ему было не до того, а потому он настаивал на своем:

– Мне нужен Лысый и этот, Мохнатый, ну как там его… – при этом он щелкнул пальцами так громко и сильно, что, окажись в его руках грецкий орех, расколол бы его надвое.

Кузнечик, почувствовав в этом щелчке невероятную силу, предпочел сделать два шага назад. Но здесь лицо Федора Ивановича засветилось таким лучезарным спокойствием и умиротворением, как будто он разгадал истинную тайну смысла бытия человеческого.

– Вспомнил! Вспомнил я, как звали этих мерзавцев! – закричал Борода, да так громко, что у Кузнечика от неожиданности чуть не проявилась старая болезнь заикания. – Олег Олегович Лысый и Степан Степанович Волосатый… – произнес Борода с таким неподдельным восторгом, как будто являлся работником театра и объявлял выход на сцену двух известных артистов.

Сказанное Бородой еще раз прокрутилось в голове у Кузнечика, словно белье в центрифуге, и теперь он уже не сомневался в том, что перед ним стоит человек, страдающий долгим запоем и, как следствие, белой горячкой. – Таких людей на этом корабле нет… – отчеканил Кузнечик, но только в этот раз он повторил это таким тоном, словно рапортовал военному начальству об отлично выполненном задании, и, еле-еле сдерживая смех, уставился на Бороду.

Но Борода и не думал отступать.

– Как это нету, как это нету?! А бороду мне, по-твоему, кто отрубил, бояре? – закричал, сокрушаясь, Федор Иванович.

И вместо того чтобы взять Кузнечика за грудки (как это обычно делалБорода, если его куда-то не пропускали), отодвинуть того в сторону и спокойно пройти на корабль, Борода решил не хулиганить и не нарушать морской устав. Вместо этого он полез во внутренний карман пиджака, достал из него какой-то документ и, ткнув его прямо в лицо молодому человеку в пенсне, стал ждать, когда же его пропустят. Но Кузнечик и не думал этого делать, поскольку объект находился «под его усиленной охраной», и шутливое распоряжение «никого не впускать», данное Кузнечику полупьяным капитаном, было воспринято последним слишком буквально. Прогуливаясь по кораблю взад и вперед, ошибочно чувствуя свое превосходство над другими, Кузнечик надуманно наделил себя невероятным грузом ответственности и впервые в жизни почувствовал себя частью команды и даже мужчиной. Поэтому, делегируя свой документ, Борода ровным счетом ничего не добился. Кузнечик, щурясь в документ и поправляя пенсне, не мог разобрать каракули Федора Ивановича, а потому счел, что документ недействителен, о чем и незамедлительно сообщил Федору Ивановичу.