– Да не повезем мы его никуда! – заговорил Змей Горыныч. – Я его прям тут зажарю, если что.

Я стоял и чувствовал, что из рыжего становлюсь седым. Мамочка моя кошка, куда же я попал?! А говорили мне, оставайся на кафедре читать сказки. Нет же, амбиции: «Я покорю своим творчеством весь мир!» Вот сейчас сожрут меня здесь, и все.

– Да чего вы творите! – голос Ильи Муромца вывел меня из задумчивости. – Запугали кота, он сейчас полысеет и как вылизываться забудет.

– Да ладно те, Илюх! – Змей примирительно поднял лапы. – Шутим мы, ты ведь знаешь, что простой народ не трогаем. Понятия имеем. Ща коту соточку валерьянки, и пусть исполняет свою песню. Хорошо получится – деньжат подкинем! Мы же за культуру!

– А если вам не понравится? – после заступничества Муромца у меня хватило смелости задать вопрос. – Что тогда будет?

– Домой пойдешь, что же еще-то? – Тугарин пожал плечами. – Даже аванс обратно не попросим, будет тебе платой за стресс.

– Все, хорош тянуть кота за … – Черномор осекся. – Кхм… Короче, давай свою песню.

Накатив предложенной валерьянки, я почувствовал, как по телу растекается тепло. Это ж на чем он ее настаивает, изверг ящерообразный. Ладно, надо петь, пока окончательно не окосел.

***

– Эх, ты бы слышал, как я спел! Что там Тугарин со Змеем! Сам Илья Муромец заслушался, аж слезу пустил!

– Если ты горланил так же, как с утра, то я понимаю богатыря. Я бы тоже рыдал и ждал, пока ты заткнешься.

– Ты че, фраер! – кот зашипел, шерсть на загривке встала дыбом. – Наврывевышься, нарыввындр, да тьфу! Нарываешься, во!

– Не, не, не котуха-братуха! Я чисто так! – не дай мне Андерсен в такой манере где-то заговорить. – Ты давай по делу базарь, че там дальше было?

– Базарят бабки, – кот икнул, – ну а дальше…

***

Закончив исполнять песню, я зажмурил глаза и приготовился к худшему. В вип-кабинке повисла тишина. Первым заговорил Черномор.

– Ну, что могу сказать, – он задумчиво потер подбородок, – песня хороша, но я тебе денег не дам.

– Почему? – ой, зря я мявкнул, но валерьянка у Змея хороша, прям наделяет храбростью. Так на могиле и напишут: «Пал смертью храбрых и бухих!»

– Потому, что Соловей не из моих будет. Он под Тугариным ходит. Если хан тебе решит денег дать, то его дело. Я за эту песню тебе больше не заплачу, но и аванс назад не потребую.

– Держи! – хан Тугарин выложил на стол пять золотых. – Молодец, кот, порадовал. Что еще такое напишешь – приходи. Денег не пожалеем. А сейчас иди поешь.

Из кабинки меня вывел Змей Горыныч и, прежде чем дверь закрылась, я успел услышать обрывок разговора:

– Ну, так что, Муромец, Соловья выпустят?

– Не получится, Тугарин, Соловей берега совсем потерял. Его на рудники отправят, а там только побег…

После этого я еще год выступал перед братками Тридевятого Царства. Ты бы слышал, как мне аплодировали. А какие хиты я исполнял!

– Что ж, Царевич, сдал назад,

Не по масти я тебе,

Забирай-ка свой клубок,

И вали домой к жене.

Работал по профилю, так сказать. Пел песни, придумывал байки и сказки. Конечно, немного не то, чему меня учили, но, как говорится, «жить захочешь – не так раскорячишься!» Да и платили побольше, чем за детские сказки. Я смог переехать из «Каморки», братки помогли квартиру снять, поближе к бару. В общем, катался, как сыр в масле.

Только страшно было, что зайдет стража гороховская, схватят за шкирку да устроят допрос с пристрастием: «Где Черномор общак держит?», «Как Соловей сбежать смог?», «Откуда у тебя дома два килограмма сушеной валерьянки?» Короче, страшно было жить, а как изменить ситуацию, я не знал.

В один из вечеров, пока я сидел в зале, ел уху и пил сливки, ко мне подсел Черномор.