В летописи отмечается, что распространение христианства на Руси представляло для Ольги серьезные трудности.

В Константинополе она жаловалась патриарху: «Люди мои язычники и сын мой, – да сохранит меня Бог от всякого зла»[66]. В этих словах отражено понимание всей сложности введения христианства на Руси, где чрезвычайно сильно было язычество и где истинным язычником перед лицом набирающего силу на Руси христианства показал себя молодой князь Святослав Игоревич. Возвращаясь на Русь, Ольга боялась «всякого зла». Но на этом данный мотив не кончается. Летопись повествует далее, что, прибыв на родину, великая княгиня пыталась склонить к христианству Святослава, но безуспешно. «Жила же Ольга вместе с сыном своим Святославом, и учила его мать принять крещение, но он и не думал, и не прислушивался к этому; но если кто собирался креститься, то не запрещал, а только насмехался над тем»[67]. Ольга настаивала: «Я познала Бога, сын мой, и радуюсь, если и ты познаешь – ты тоже станешь радоваться». На это князь Святослав заявил: «Как мне одному принять иную веру? А дружина моя станет насмехаться». Ольга же отвечала ему: «Если ты крестишься, то и все сделают то же». «Он же не послушался матери, продолжая жить по языческим обычаям»[68], – заключает летописец.

За церковной фразеологией и религиозными сентенциями здесь просматриваются серьезные противоречия в русском обществе той поры по вопросу принятия христианства. Ольга представляла тех, кто ратовал за его введение на Руси, Святослав, отражая настроение великокняжеской дружины – серьезной социальной силы, – выступал за сохранение язычества. Заметим, что даже в приведенном диалоге просматривается стремление Ольги не столько крестить самого Святослава, сколько продолжить ту политическую линию по введению Руси в лоно христианских государств, которую она активно продолжила и поддержала, приняв христианство. Спор между матерью и сыном, как это видно из летописной записи, шел не по поводу обращения в новую веру Святослава, а относительно крещения Руси[69].

Следует обратить внимание на еще один совершенно определенный политический мотив, связанный с крещением Ольги, – на появление в применении к ней понятия «дщерь». Это понятие фигурирует в летописном рассказе дважды, но в совершенно разных значениях. Первый раз имеется в виду слово «дщерь» – дочь в чисто церковном, ритуальном смысле, обозначающем, что император был крестным отцом Ольги, а она тем самым стала его крестной дочерью. А далее летописец сообщает, что Константин преподнес Ольге «дары многи» и «отпустил ее, назвав своею дочерью». Здесь присутствует совершенно иная, светская, если так можно сказать, идея. Давая русской княгине прощальный прием, или «отпуск», император официально назвал ее своей дочерью, но уже не в церковном, а в политическом смысле этого слова[70].

Речь шла о форме политической и религиозной зависимости княгини Ольги как правительницы Руси от византийского императора. Константин наверняка желал воспользоваться фактом крещения Ольги в Византии в своих политических интересах. По-видимому, Ольга обещала Константину оказывать всяческую помощь, в том числе и военную. Так, летопись сообщает, что когда "Ольга пришла в Киев, и прислал к ней греческий царь послов со словами: «Много даров я дал тебе. Ты ведь говорила мне: когда-де возвращусь в Русь, много даров пришлю тебе: челядь, воск и меха, и воинов в помощь»[71].

Ольга же вовсе не собиралась помогать императору. Она отвечала ему через послов: «Если ты так же постоишь у меня в Почайне, как я в Суду, то тогда дам тебе»