Нельзя не обратить внимания на жену и детей главного героя. Мне показалось, что слишком служебное место отведено Вере – она появляется в те и только те моменты, когда необходима по сюжету. А необходима она, видимо, лишь для редких минут близости и как проводник веры, хоть и довольно формальный: при созвучном имени, внешней воцерковленности фактически в бога она не верует, а принявший из её рук Евангелие Ерофей ей же и толкует суть. Контекст красивый, поэтичный и вполне жизненный – хочется отвести ему больше места. В остальное время её будто и нет. Детей, как в начале романа отправили в Калугу, а потом переотправили учиться за границу, так они и не появляются боле. Не усмотрит ли пытливый читатель в подобной небрежности неполноту проработки полотна произведения? С позиции раскрытия характера и происходящей трансформации главного героя постоянное физическое отсутствие детей и частичное супруги вызывает вопросы и представляется необъяснимым упрощением. И совсем непонятно, отчего в картине душевных метаний героя дети не упоминаются, по крайней мере, вскользь. Ни имен, ни даже их количества нам узнать не суждено. Дознаватель, не страдающий умственными повреждениями, и тот судьбой детей не озаботился. Одним словом: странно!

О помешательстве Ерофея. Это конечно "счастливое избавление", которое может списать и фарс, и клоунаду, и смакование смерти, да и ещё бог весть что! Но в данном случае сумасшествие одновременно и примиряет, и ставит новые вопросы. Что же весь адский, чернее чёрного, замес герою привиделся в своей бредовой реальности? Выходит, нет – и расправа над дознавателем подтверждает, что реальность Бубенцова, хоть и бредовая, но довольно точно отразила: зло в лице Амадея Вольфганга Готфрида Скокса по-прежнему мерзко и бескомпромиссно!

Ну и о разочаровании, раз уж заикнулся. Читатель может не соглашаться, протестовать даже – это всё в спектре восприятия, надеюсь, желанного для автора. Разочарование немного из другой категории. Постараюсь объясниться. Выстроена яркая метафоричная картина, которая в моём представлении не очень проецируется в реальность. Точнее, сложно смириться, что она проецируется настолько буднично, что от её многих объемных граней (пусть и спорных для меня) остаётся только скупая отвратительная суть. Возможно, нафантазировал, но мне в названии и мистической фабуле почудилась заявка на мощный обобщающий интеграл, который в итоге оказался нереализованным. И от неиспользованного потенциала у меня выпал едкий осадок, который сложился в слова и выводы, наверное, не очень приятные автору. А может, и не должно было случиться грандиозных обобщений? Может, это просто история красивого помешательства на фоне чисто коллекторской драмы? Не надо возводить завышенных ожиданий – не будет и горьких разочарований! Это претензия, конечно, уже не к автору, но к излишне требовательному читателю. И это точно не я!

Февраль 2019

Эту книгу я увидел на промо выкладке в «Книжном мире», пробежал глазами пару страниц и захотел дочитать. Текст простоватый, не слишком метафоричный. Скупые описания. Всего этого автору достаточно, чтобы контексты отрывались от бумаги и оживали.

В центре повествования судьба знаменитого музыканта, переживающего творческий кризис в связи с прогрессирующим заболеванием. Герой, насколько могу судить, не имеет реального прототипа, но при этом он экстремально знаменит.

О тексте и стилистике

Буквально сразу обращает на себя внимание манера давать в скобках уточняющие комментарии. Там – в скобках – оказываются порой целые фразы и прямая речь кого-то из персонажей. Приём вроде бы совсем не художественный, но вписывается хорошо и язык не портит, а может и придаёт ему то, что принято называть почерком, самобытностью.