В период перестройки я написал статью, в которой помянул Павлика Морозова. Почему-то в Грузии его имя воспринималось не без юмора. С чего бы это? Сотрудники острили, кто надоумил меня писать об этом несмышлёныше. Потом я вспомнил, что некогда, в детстве, марка, посвящённая этому парубку, была первой в моей коллекции. Коллеги посмеялись и этому обстоятельству…

Городок, где я жил, охватила страсть к филателии. Азарт своих чад разделяли родители. Тогда, в 60-е годы, народ редко ездил в Москву. Там бывали в основном спекулянты (негоцианты), которые привозили дефицитные товары. Одному из них мать моего соседа Мосе заказала марки. Я был свидетелем того, как она причитала: «Шалва будет свиньёй, если не привезёт для моего мальчика марки!» Шалва – имя того негоцианта. Тот их привёз и долго ворчал, что его уели из-за «каких-то картинок».

Сначала я корчил из себя нон-конформиста, демонстративно не следовал моде. У меня была козырная карта: в Тбилиси у бабушки хранилась коллекция моего покойного деда. Я ждал момента, когда можно было козырнуть.

Между тем Мосе довольно быстро набрал заветное количество марок – одну тысячу. Его родители во время поездок в Тбилиси регулярно тратились на них. Не исключено, что иногда они ездили туда именно ради них. В городке марки можно было купить только на почте, и то не всегда. У Мосе был альбом с закладками. Другие филателисты по старинке вклеивали марки. Были даже такие, кто вместо альбома использовал обычные тетрадки. Коллекция у моего соседа получилась яркая. Но, как мне заметил один местный умник, она не представляла собой ценности. Никаких тебе редких экземпляров. «Обрати внимание, – продолжал он, – этот пацан (Мосе) не разложил марки ни по тематике, ни по странам происхождения. Не коллекция, а бардак!» Этот тип обращался ко мне и рассчитывал на солидарность. Я холодно заметил ему, что всеобщие треволнения не для меня. Марки я в тот момент не собирал.

Долго выдерживать позу я не мог. Действительно, первой в моей коллекции стала помянутая марка, которую я увидел у одноклассницы. Она дала мне её посмотреть, а потом неожиданно сказала: «Можешь себе оставить». Именно в этот момент меня настигла страсть к филателии. Мосе попытался выпросить у меня марку, но получил отказ. В тот же вечер мною было составлено письмо к бабушке с просьбой прислать мне коллекцию деда. Утром я встал спозаранку, поспел к почтовому поезду и бросил письмо в его ящик. Через неделю нарочный доставил мне два старых-престарых альбома и коробку от шоколадных конфет, в которых тоже находились марки. Причём лучшие. Видимо, мой дед специально не вклеивал их в альбом. Из-за клея старые марки желтели. Я вооружился пинцетом, как настоящий филателист. Кажется, в городке никто не ведал, что с марками надо работать этим инструментом, а не лапать их жирными пальцами.

Мама умилялась тому, как весь вечер напролёт я занимался марками, являя саму аккуратность и сосредоточенность. Даже пропустил футбол по ТВ. Пока все смотрели матч, я считал марки. Их оказалось более двух тысяч. Разом мне довелось стать обладателем самой крупной коллекции в городке. Мои марки не отличались яркостью рисунка, но среди них были экземпляры, выпущенные ещё в 20–30–40-е годы.

Успех был оглушительный. Ко мне зачастили филателисты. Среди гостей было немало совершенно незнакомых мне людей. Интересной была реакция отца Мосе, когда я ему рассказал о посылке моей бабушки.

– Я вижу, филателия у вас – дело наследственное! – заметил он и неожиданно рассмеялся. У меня сложилось впечатление, что всё, что передаётся по наследству, постыдно. «Это он так позавидовал!» – пояснила мне мама.