Так что, входя в кабинет следователя, я был совершенно спокоен, пребывая в полной уверенности, что вопросы будут касаться только технической стороны нашей работы.

Вначале так и было. Следователь представился, сообщил, что он занимается делами, связанными с хищениями музейных ценностей, а Эрмитаж – это вообще музей особый, и он постарается довести это дело до судебного конца.

Ну и, как полагается в детективном жанре, прозвучали слова: «Вначале я обязан задать Вам несколько вопросов, которые помогут мне, для начала, как войти в это дело, так и разработать наиболее правдоподобную версию, хотя… версий может оказаться и несколько».

Не знаю, был это допрос или беседа, но в конце, касаясь пропажи, следователь дал понять, что ему всё равно, что искать – камеру или картину. А свою речь закончил весьма прозрачным намёком:

– Это сегодня пропала охранная камера, а завтра «Блудный сын» опять пустится гулять по свету, и ещё неизвестно, вернётся он снова в отчий дом, или исчезнет навсегда в чьей-то частной коллекции. Так что, Вы хорошо подумайте, прежде чем отвечать на мои вопросы, а я их буду задавать и часто, и много.

Вот так начался отсчёт дней, которые, по мере возрастания, добавляли всё новые и новые факты в папку «Дела». А оно распухало даже быстрее, чем число этих самых дней, которых оказалось всего-то семь – ровно неделя.

Почему же всё завершилось так быстро и непредсказуемо? Кто сумел в такой короткий срок разрубить этот загадочный Гордиев узел, распутывать который, пришлось бы бесконечно долго?

Не поверите, но этим человеком оказался Витя, отдыхавший в это время, в далёкой деревне, и чья память не была затуманена визитом Президента, разбиваемой люстрой и уголовным делом, что напрочь выбило память нашу. А она, как я уже писал, порой, бывает очень коротка и субъективна.

Прошла неделя, наступил новый понедельник. Мы с Колей сидим на рабочем месте, перебираем наши мытарства, как, вдруг, заходит Витя, после отпуска, загорелый, отдохнувший и… с большим фингалом под глазом.

Естественно, первый вопрос о фиолетовом синяке. Витя покрутился, увёл разговор в сторону, и мы поняли, что в отпуске произошло нечто неординарное, да и, возможно, случайное. В таких выкрутасах наш друг никогда не был замечен.

Слово за слово и мы подошли к самому главному. Витя нас выслушал, но восприняв криминальную новость, как весьма загадочное и лично ему совершенно непонятное событие в нашей телевизионной жизни, предложил немедленно сходить в зал.

И инженерная троица отправилась на экскурсию. Приближаясь к «Бермудскому треугольнику» наших несчастий, поведали товарищу про визит Президента, разбитую люстру, о допросах и версиях, предупредили, чтобы он тоже готовился поведать свои мысли следователю, и замерли на лебедином паркете, устремив свои взоры в небеса обетованные.

Помните, я писал, что в тот недавний момент, мы с Колей были, как кремень, как две скалы, утверждающие, что камеру не трогали и не снимали. Ну что же, и кремень, и базальтовые скалы рухнули в секунду. Для этого хватило всего нескольких Витиных слов:

– Ребята, Вы что? Мы же её сами сняли, она сгорела. Чем Вы тут занимались, если всё забыли? Да и в службу безопасности сообщили. Вспоминайте, Иван Григорьевичу, он ещё со мной в один день в отпуск ушёл. Камера лежит у нас в шкафу. Там их штук пять сгоревших. А заглянуть туда у Вас ума не хватило?

И тут на нас снизошло озарение. Господи, мы всё вспомнили, всё до секунды. Но тут же в голову ударила мысль: немедленно в отпуск, иначе – психбольница!!!

А дальше, всё элементарно просто. Забегаем в отдел, открываем шкаф, а «Panasonic» спокойно спит, ему уже ничего не надо, а вот нам надо и даже очень. Мы прижимаем японское дитя к груди и несёмся к следователю.