17 марта. Зря я сержусь на наш отдел русской классической литературы ИМЛИ – на самом деле он мне очень нужен: затем, чтоб все время видеть, как не надо писать, что такое тривиальное мышление, что значит писание без определенной (какой бы то ни было вообще) методологии, – видеть это воочию, еженедельно.

1 апреля. Я – сам о себе: у него было стремление к предельной ясности в мысли и изложении; вера в то, что главное в художественном мире можно определить в 2-х–3-х фразах; только концепцию мира художника он считал заслуживающей вниманья.

6 апреля. В чем ложь фильма Соловьева «Чужая Белая и Рябой» – при похожести многого? В той жестокости, которая заливает, затопляет жизнь мальчика и которой он просто не мог бы вынести. И такой жестокости в той провинциальной полудеревенской жизни просто быть не могло: как и всякая природная жизнь, она разветвлена, растекается, там есть природа, купанье, лес, поле, огород, покос, лопухи, сад, вечера, звезды, рыбалка – да мало ли чего еще, даже две-три вещи из этого набора достаточно, чтобы фильм стал другим. Но этого нет. Жизнь Рябого напоминает замкнутую жизнь мальчика с Арбата, не выходящую за пределы колодцев московских дворов. Автор знал провинциальную жизнь, но то ли забыл ее, то ли наложился на те впечатления городской опыт так прочно, что они исказились до неузнаваемости. Открытая жизнь провинции сжата в комок жизни людей из подполья. На самом же деле эти дворы все время продувались степным ветром[29], однозначной жизни не было. И инвалиды были всякие – были и веселые пьяницы. Нарушение пропорций – самая опасная ложь.

7 апреля. Лира Долотова сказала, что самое главное в моей книжке «Чехов в Таганроге» – критика текста воспоминаний Мих. П. и М. П. Чеховых и трезвые слова про чеховскую семью.

– А то ее настолько заслюнявили, что даже уже Сергей Михайлович [племянник Чехова] какой-то герой, не говоря уж о Марии Павловне.

10 апреля. К записи от 6 апр. по поводу к/ф «Чужая Белая и Рябой»: это хорошо понимал Чехов, в своем «Ваньке» дав едва ли не больше светлых детских картин, чем эпизодов беспросветной жизни бедного подмастерья.

4 мая. 30 апреля были с Л., Маней и Янисом у Наташки и мамы – мамин день рождения. Юра рассказывал о ростовском деле – преступнике, убившем 38 женщин (с насилием). 1–2 занимались. 3-го с мамой и Наташкой ездили на могилу к отцу. Мама: – Ну, здравствуй, Павел Иванович Чудаков…

Звонила редактор из «Просвещения» – вышла «Биография Чехова» – моя третья книга за этот год.

30 мая. С 25 по 29 был в Вологде на конференции по поводу 200-летия Батюшкова. <…> На открытии памятника Батюшкову вологодский поэт Коротаев говорил про «вредителей», которые мешали поставить памятник в этом месте, в вологодском Кремле.

Все это – он, Викулов, Белов – меня сильно разозлило, и на заключительном заседании конференции я выступил, сказав, что вынужден внести диссонирующую ноту в общий хор похвал празднику.

– Я хотел бы сказать о тех скрытых и явных намеках, которые делали на этом празднике писатели, – о лженауке, о вредителях и т. п. По-моему, это недостойно – пользоваться юбилеем, чтобы высказывать такого сорта идеи. И вообще, мне кажется, слово «вредитель» не следовало бы возрождать… и еще две-три фразы на эту тему.

Следом за мною выступил Турбин и в начале сказал:

– Я присоединяюсь к тому, что сказал А. П. Слово «вредитель» – я давно его не слышал, и мне не хотелось бы, чтобы оно звучало со всеми перспективами, которые оно открывает.

После заседания ко мне подошла седая старушка:

– От себя и от имени части вологодской общественности хочу поблагодарить Вас за Ваши слова о «вредителях». Об этом нужно говорить, этого нельзя пропускать.