В полутьме влетаем в станицу Красногвардейскую, пронзительно дырявя заборы и мглисто-серые кустарники тутовника, дальним светом фар. Визжим тормозами у столовки.

Святая-Пресветлая Гражданская Столовая!

Хай живе радянска йидальня! По вику назавжди!

Только она спасет от синих, повсЮдошных, глаз! И бесконечного призывно – интуитивного, подсознательного девичьего «Трубного зова»:

– Иди ко мне, иди… Обхаживай меня, облизывайся, ублажай мне, говори: как я прекрасна и юна…

Вы заметили, что я не перебалакиваю её, ибо казачку, даже маленькую, не «перебалакать», и не перехожу на кубанский диалэкт.

Не может же нежная казачечка, девчушечка, ростом в три парашютных сумки, размовляты, в моей новеллке, на смешном суржике. Хотя там и тогда, он не казался странным, но был привычным и обиходным.

Старшие укладчики: Никонец и Дегтяренко, завжди одёргивали меня, когда я «шокал», или отвечал на «балачке».

– Не шокай, не балакай! Ты же кацап, а не казак!

А я-то, не по лихости, а по обвычке…

Тогда еще не ведал о своих казачьих корнях!

А хоть бы и знал, то какие мне с того ништяки?

Шо, балакав бы без зупынки?!

Русская казачья пословиця:

Скильки вовка не годуй, у слонячки бильше…! Тю… нагада, чи – не це ж!

З тим зранку проснэшся, з ким пизно ляжеш!!

От це!

Кубань провалилась в надменное благоухание безбрежных садов. Водоворот сладостного, изворотливого ветра. Он задувал, в параллель с Трубным Призывом, до моей, поки ще, не изгажэнной, интеллэктом, русявой голови. С коротэнькой стрыжэчкой…

Жара предстоящего лета назойливо парила в душной вечерней тени цветущих абрикосов и айвы.

Я, внутренне жадно, внешне степенно, засасываю «гражданску писчу».

Сверху доливаю кумысом 0,5 литра. Осовело – счастливый, попыхиваю цыгаркой, на лавке, перед входом в кафе.

Будущие десятиклассники, сейчас они закинчивают девятый, не в пример мне, галдёжно и не солидно, заполняют автобус.

Станица огромная. Час объезжаем её. Останавливаемся перед Клубом.

Николай Васильевич с нагона колёс, влетает в Клуб, хватает за талии двух бойцов и предъявляет их мне.

– Полетов – инструктор лётного звена. Прыткий – инструктор парашютного звена.

Меня представляет скромно: -Мой боевой товарищ!

Расселение произошло ущербно-роскошно. Ребята в холодный спортзал, девочки в отдельную, отапливаемую комнату.

Начальник, по инерции, всё еще суетится, радуется:

– Геннадий, нам бы такой клуб…, или хотя бы коридор под укладку! А бассейн!!

Я отчаянно соглашаюсь.

Перед уходом, шеф накачивает меня инструктажем:

– Подъем в семь, проведешь зарядку, завтрак, укладка куполов, медкомиссия, погрузка, разбивка старта. Ночью долго не гуляйте. Кого завтра не допустит медицина – пешком пойдет домой!

Да! Местные инструктора проведут свои зачеты по ЛП*. Твое присутствие необязательно, ты же гордость Десантный Войск, фельдмаршал Безопасных Полётов. Видимо, прозорно натекав, на недопустимую глупость и необоснованную самонадеянность в воздухе…

Он, почти ушел, исчез за дверью спортзала, но голос опять завибрировал за стеной, а в затемненном дверном проеме, проявился околыш его фуражки:

– Копытов! Мы люди военные, надо выставить дневальных!

Изучив мою недовольную физию, прибавил:

– Не долго, по полчаса…

– Ну… есть…

Наконец-то он ушел.

А я вернулся в спортзал.

Потом мы ужинали у девочек в комнате, и я дежурил первым.

Со мной были Николай и Сергей.

Мы потихоньку пели под гитару:

– Сыграйте мне нежные скрипки,

– Светает, написан постскриптум…

Через полчаса их сменил нудный и инертный Сашок.

Он битый час «донимал меня блатными аккордами». Несколько раз появлялась Н. и подсаживалась почти вплотную, в опасной (для меня) близости. Слушала С. и уходила. Меня подмывало уйти за ней, но я удержался…