Наверное, она умерла и попала в Ад. Расстаться с жизнью добровольно – тяжкий грех. Конечно! – за неё уже принялись черти, сдирают кожу с рук, с ног… а во рту страшная горечь и ужасно щиплет нос.
Так и надо! Лиза стоически принимала ниспосланную на неё кару. Теперь уже жгло грудь, спину… Лиза закричала громко, чтобы прогнать мохнатых прочь, но лишь закхекала, с ужасом ощущая, что лицо, грудь увлажнились. Наверное, ОНИ принялись выкачивать из жил кровь! Девушка тихо заскулила, понимая, что не в праве роптать, раз сама выбрала свою участь. Она впала в оцепенение и не сразу обнаружила, что характер пыток изменился. Теперь тело её было возбуждаемо лаской. Как будто все сегодняшние господа, которым она безрассудно кружила головы, облепили её истерзанную плоть. Их неистовые руки лихорадочно скользили везде, заставляя тело вздыматься в невыразимом экстазе… И это было хуже любой боли! Лиза вновь попыталась закричать, протестуя, и с удивлением услышала свой тихий стон, похожий на мяуканье котёнка. Потом её уши уловили что-то ещё – знакомое и привычное, явно не могущее находиться в Аду: мягкий шелест и цвирканье и… ещё что-то… что-то…
– Лизонька…
Этот шепот заставил девушки приоткрыть ресницы.
Митины глаза, тёмными провалами выделявшиеся на бледном лице, смотрели на неё с живым участием. Лицо брата было необыкновенным – потрясённым и иступлённым одновременно…
Вот тогда Лиза впервые испытало то чувство, которое пыталась определить сейчас, привалившись на залитый солнцем подоконник. Беспокойство, переродившееся в страх? В самом деле, это было оно?!
А тогда она посчитала, что внезапно замёрзла, и попыталась обнять свои плечи руками. Её ладони наткнулись на куски разодранного платья, и Лиза скорее разбросала руки в сторону, боясь обнаружить новые неожиданности.
– Нельзя быть такой безрассудной, – тихо сказал Митя.
Она почувствовала на своём, видимо полунагом теле, мокрую ткань наброшенного мужского сюртука. Лиза зажмурилась: брат бросился за ней следом в Лешачью пасть – бездонный омут… и вытащил полумёртвую (или полуживую?). Лиза зажмурилась еще сильнее, впервые в жизни она не хотела знать больше.
Дмитрий принёс сестру в дом на руках и передал в руки перепуганной Дарье. Фигура его, мокрая, облепленная тиной, была устрашающа, и никто не посмел обратиться к нему с вопросами. Он сам сёл нужным пояснить, бросил сухо:
– Княжна поскользнулась, упала в омут.
Лиза увидела брата на следующий день, ближе к полудню. Он прислал за ней Дарью. Княжна послушно пришла в библиотеку.
Митя стоял у окна спиной к входу. Лишь только девушка прикрыла за собой дверь, сказал ровно и даже скучно, не оборачиваясь:
– Ты сегодня же отправишься к нашей троюродной бабке в Рязань. Я пришел к выводу, что тебе рано жить без старших в доме. Твоё безрассудство едва не стоило тебе жизни.
Этот странный тон ударил по напряженным нервам княжны, как хлыст. Она спросила дрожащим (нет, не от страха, скорее, от недоумения) голосом:
– Что я буду делать в обществе старухи, страдающей икотой и несварением желудка?
– То же, что и здесь, душенька. Читать, музицировать, вышивать, скучать.
– Я никуда не поеду! – теперь это был протест ярости: брат снова собирается превратить её в невидимку.
– Хочу тебе напомнить, Лиза, – он так и не повернулся. – Я, князь Буланин, в силу своего возраста и положения, являюсь твоим опекуном. И, как опекун, я считаю: лучшим для тебя местом будет Рязань.
Лиза в пылу праведного гнева хотела возразить, что разница в шесть лет не является таким уж огромным промежутком, чтобы возомнить себя всемогущим старцем, ответственным за неразумное дитя. Митя не дал ей и рта открыть, продолжил всё тем же бестрепетным тоном: