Глаза Гарольда вспыхивают, ступив на пашню, он вспомнил про истории Брета.

– Фантастические истории! – выкрикивает Маринвилл. – Брет, ты ведь расскажешь нам сегодня одну из них? Истории у тебя получаются не хуже бургеров.

– Мне как-то попалась кинза в бургере Брета, – говорит Пол. – Кинза.

– Я люблю кинзу, – говорит Гарольд. И, немного подумав, добавляет: – И финики.

– В бургере, Гарольд, – акцентирует Пол.

– Я люблю бургеры, – мечтательно говорит Гарольд.

– Мне иногда кажется, что этот парень слабоумный, – шепчет Пол Брету.

– Он просто любит поесть, – шепчет Брет Полу.

– Все жиртресты, – делает вывод Пол, – слабоумные.

Но Гарольд непробиваем.

– Бургеры и истории, – говорит он. Маринвилл обожает рассказы Брета, в них есть рыцари, кровь, пытки. – Сегодня ведь будут истории, Брет?

– А ты взял повязки? – спрашивает Салливан.

Маринвилл останавливается и испуганно ощупывает карманы джинсов.

Повязки тоже придумал Брет. «Чтобы погрузиться в историю и отсечь себя от реальности темнотой» – так он говорит. И Пол с Гарольдом всегда послушно завязывают узлы на затылках. Пол настороженно следит за поисками Гарольда. В кулинарных изысках маленький Кауфман критичен – его мать работает поваром, – но рассказы Брета ему тоже нравятся, в них есть рыцари, схватки, доблесть.

– Есть! – кричит Гарольд и достаёт из кармана два чёрных платка.

Пол облегчённо выдыхает.

Картофельное поле близится к концу. Ребята проходят мимо громадного чучела с военной каской на соломенной голове, вместо правой руки у чучела ржавые садовые ножницы. Это Фриц Воронье Мясо. Сделал его Генри Салливан, имя дал Брет Салливан. Три головы поворачиваются на девяносто градусов: мальчики всегда оборачиваются, но чаще – останавливаются и подолгу разглядывают соломенного монстра. Пытаются уловить движение. Брет рассказал друзьям, что оно живое, но действует только ночью: весь день даёт воронам пообвыкнуть, посидеть, погадить на себя… а ночью ЩЁЛК – и рассекает одинокую прилетевшую птицу пополам своей железной рукой. Гарольд и Пол говорят Брету, что никогда не видели рядом с чучелом разрубленных ворон. Брет говорит им, что каждое утро убирает тушки, чтобы остальные птицы не заподозрили неладное. Генри говорит Брету, что его друзья – маленькие доверчивые идиоты, потому что вороны не летают ночью. Так или иначе, Фриц Воронье Мясо вызывает у мальчиков восхищение – от него веет древним и чем-то потусторонним. Такие вещи всегда привлекают детей.

Когда чучело скрывается из виду, друзья поворачивают головы, и перед ними выстраивается древний лес.

– Пришли, – говорит Брет.

Брет любит лес. Большую часть своего свободного времени он проводит именно здесь – на окраинах сосновника. Заходить вглубь Генри Салливан запрещает сыну, хотя и догадывается, что граница запрета – пятьдесят метров – всё равно будет нарушена.

Брет, Гарольд и Пол переходят черту. Пахнет хвоей, мхом, сыростью. Пол наступает на ветку, и ребята слышат, как треск уходит во все стороны, затем тонет в привычных звуках леса – дятел, сойка, клёст. Сквозь кроны высоких деревьев во мрак чащи пробиваются лучи солнца, каждый луч превращается в прожектор из-за миллиона микроскопических частиц, парящих в воздухе. Мальчики поднимают головы и как загипнотизированные смотрят в эти столпы света. От переизбытка кислорода друзья ощущают лёгкое головокружение и приятную слабость по всему телу – лес наполняет их своим густым духом, даёт осязать себя. Брет любит это первое прикосновение, от него бегут мурашки по затылку.

Древнюю чащу перед фермой Салливана рассекают две тропы. Гарольд, Пол и Брет стоят перед их началами: одна ведёт налево, другая – направо. Раньше собиратели ягод, грибники и охотники ходили по обеим, но три года назад проход по той, что ведёт направо, стал невозможен. Всё дело в ручье. Львиная Струя – так его окрестил Брет. Ручей пересекает тропу. Раньше поток был мощный, но не настолько широкий, чтобы человек не смог перепрыгнуть. И люди прыгали, потому что на той стороне ручья, в двухстах метрах к югу, находилось самое большое клюквенное болото. Люди прыгали через ручей с пустыми корзинами, а спустя час прыгали обратно с корзинами, наполненными до краёв красными ягодами. Клюква собиралась не поштучно, а гроздьями – мох болота был окровавлен её плодами. Но теперь всё по-другому. Многочисленных голосов собирателей со стороны болота уже давно не слышно, туда больше никто не ходит. Дело в том, что ручей набрал силу и мощь – сказались дождливые сезоны, которые пошли один за другим. Строительство моста через вышедший из берегов ручей никто не хотел финансировать, а все сваленные деревья-переправы уносило потоком, который успел прославиться своей яростью.