В просторной комнате горели свечи, много свечей. Пахло свежесрезанными цветами и почему-то, шоколадом. Я не ела со вчерашнего дня и у меня предательски заурчало в животе. Он вышел мне навстречу из тени, тот кто с грацией слона в посудной лавке, уверенно рушил мою жизнь. Глянул на меня знакомыми уже темно-серыми глазами и допустил лёгкую улыбку. Одет он был безукоризненно, а на мне прошлой ночью ещё надетая водолазка и лосины, длинные волосы спутаны.

– Потанцуем? – сказал он.

И протянул мне руку.

В ее глазах мелькнуло узнавание и она отшатнулась. Прежде я был для неё чем-то неведомым и страшным, а теперь, увидев меня во плоти она обрела немного прежней уверенности. Руку отдернула свою, а потом…занесла ее для пощечины. Я перехватил ее за запястье и сжал так, что она охнула.

– Твои родители не сумели тебя правильно воспитать? Разве так принцессы должны отвечать на приглашение потанцевать?

Юстина сморщилась. Даже такой она была невероятно красива. Со спутанными волосами, заплаканным лицом, в несвежей одежде.

– Ах да, – продолжил я, не дождавшись ее ответа. – Какая же ты у нас теперь принцесса? Без красивого платья, бриллиантов, свиты…кто ты у нас теперь?

Она дёрнула свою руку назад с такой силой, что когда я ее отпустил, едва не упала.

– Я знаю, кто вы, – запальчиво сказала она. – Вы подлец. Негодяй. Обманом проникли на чужой праздник, приказали своим людям избить отца, привести меня сюда…мой отец…

– Ваш отец ничтожество, – спокойно сказал я. – А вы ничего не сможете сделать. Ни вы, ни ваш жених, где бы он не был, ни ваш отец.

– Мой отец самый достойный человек из всех, кого я знала! Вы не имеете права даже говорить о нём!

О, она была такой гордой в этот момент. Папина дочка, не видевшая жизни, привыкшая всегда быть правой. Сегодня только первый день, скоро она поймет, что одна человеческая жизнь не решает вообще ничего. И то, что от одной смазливой девочки ничего не зависит поймёт тоже.

– Иначе что? – подтолкнул ее к действиям я.

Она ничего не могла сделать, ровным счетом ничего, но негодование горело в ней, требуя выхода. Избалованная девочка не придумала ничего лучше, как подойти к тяжелой вазе, полной цветов и толкнуть ее с постамента вниз. Ваза раскололась на десятки кусков.

– Убирай, – спокойно сказал я.

– Не буду, – вздёрнула подбородок она.

Я вздохнул – надеялся, что не будет так скучно. Надеялся, что она будет более оригинальной.

– Архип! – крикнул я.

Архип вошел бесшумно, он вообще на удивление тихо для его габаритов передвигался. Я закурил, стряхивая пепел на нежные кремовые лепестки, перемешанные с осколками, а Архип тихонько взял Юстину за загривок и вынудил опуститься на колени перед разбитой вазой. Я затушил сигарету, жалея о том, что у меня нет плети с собой, расстегнул и вытянул свой ремень. Один короткий замах, я не хотел избивать ее, и Юстина со вскриком дёрнулась. Второй. Водолазка задралась, обнажив часть спины с длинной розовой полосой – следом ремня. Это ужасно возбуждало, и мне хотелось бы прямо сейчас поставить ее на четвереньки, и здесь же, на осколках трахнуть.

Но я хотел растянуть удовольствие. Если сломать человека быстро, он быстро перестаёт бояться, его восприятие страха притупляется. Я буду действовать медленно, ломая ее шаг за шагом. Сегодня папина девочка и принцесса узнала, что ее могут ударить. Что не все происходит по ее воле и желанию.

– Больно? – сочувственно спросил я, опускаясь перед ней на корточки. – А представляешь, как было больно твоему отцу ночью?

– Хватит! – воскликнула она.

Первые удары – это всегда больно, а она терпела, не плакала, девочка, которая считала себя храброй.