– Бери кофе, – кивнул на кофеварку. – И за мной.

Я повиновалась молча. Пусть лучше он будет вот таким более-менее вменяемым, чем кем-то еще.

Догнала я его почти бегом уже в галерее, и вместе мы вошли в его мастерскую. Только он вдруг замер, машинально ставя поднос на ближайшую поверхность, и щелкнул выключателем. И тут я вспомнила, как пролетала здесь низко-низко, цепляя ребрами все, что попадалось на пути.

Я попятилась к выходу, наскоро пристраивая кофе на подоконнике, и приготовилась драпать.

– Сюда иди, – повернул Стерегов ко мне голову. И я, вопреки планам, послушно направилась к нему. Но стоило подойти, он дернул край моей кофты, оголяя низ ребер. – Твою ж мать…

Наши взгляды сначала сошлись на внушительно больших подсохших царапинах от ребер до бедра, а потом встретились.

– Почему ты не сказала? – сурово потребовал Стерегов.

– Я не чувствовала… – пожала плечами.

Он выругался, закатив глаза, и приказал ждать его. Я огляделась, стараясь не думать о том, что происходит. Хорошая у него мастерская. Освещение продумано – сразу видно. Уверена, что тут есть имитация любого варианта – дневной свет, утренний… По периметру круглого помещения стояли мольберты, холсты, стеллажи с красками и кистями.

Бросив взгляд за окно, я заметила, что над верхушками деревьев уже наметилась узкая полоска рассвета. Значит, немного поспать мне все-таки удалось.

– Поднимай свитер, – неожиданно приказали позади.

Я вздрогнула, дернулась… и оказалась в руках Стерегова. В одной руке. Второй он придержал стойку с цветком, на которую я налетела.

– Ты так вообще цветов не оставишь, – выпустил он меня, но тут же притянул за край кофты.

– Правда так тебе дороги? – закатила я глаза, но тут же зашипела от боли, когда он приложил вату с чем-то, крепко пахнувшим пряным алкоголем.

– Правда, – хмурился он, качая головой. – И как теперь тебя предъявлять комиссии?

– Они меня голой будут осматривать?

– Может…

– Противно.

– Не порть настроение, – хмуро глянул он на меня. – У меня было предложение. – Стерегов убрал аптечку и поднялся. – Видел, ты махала кистями в больнице…

– Знаю, что ты тоже ими помахивал в свое время, – не осталась я в долгу.

Я была в курсе, что Стерегов художник. Известный. Но работы мне его не нравились – слишком… густые, концентрированные, мрачные и контрастные. Они въедались в душу, стоило задержать на них взгляд, и долго оставались в памяти, продолжая что-то поднимать из потаенных уголков. Что-то жуткое, пугающее и не дающее надежды.

Но теперь, возможно, многое объяснится. Если он болен, к примеру, то его искусство – попытка облегчить внутренние страдания.

А еще он был владельцем художественной школы, в которой я училась последние годы. Когда мне предложили работать на него, я понятия не имела, кто такой Стерегов на самом деле. Никто о нем не говорил. Но принятие решения эта новость ускорила. Я же думала, что иду рисовать под началом настоящего художника. В перспективе мне обещали выставки, поездки на обучение и встречи с известными деятелями индустрии.

И теперь, глядя на то, как он раскладывает инвентарь, ставит мольберт и выкладывает кисти, я презрительно морщилась.

– Будешь вспоминать, как когда-то был художником? – сложила я руки на груди.

– Я не забыл. И ты тоже.

– Но ты очень старался, чтобы я забыла.

– Прости. – Мне подумалось, что я ослышалась. С губ сорвался смешок, и я оперлась задом о стену, равнодушно взирая на полотно. Стерегов тоже не стал заострять внимания на своих извинениях. – А теперь бери кисти и рисуй.

– Что? – опешила я.

– Рисуй, – приказал он. – Задание – глухонемой камин.