Меня достали из машины и, положив на плечо, прошли через половину гаража к двери. Первый этаж дома был пустоват, мебель в стиле лофт и несколько диванов. Похоже, этот мужчина был аскетом и не любил лишнего. Хотя в коттедже было всего три этажа, он затащил меня в лифт, сказав работникам, что дальше справится без их помощи.

Он прижимал к себе, удерживая одной рукой, и я почувствовала запах его парфюма, который ударил в нос в закрытом безветренном помещении. Цитрус и дуб. Немного чего-то терпкого.

Мы поднялись на самый последний этаж и вышли в большой спальне. Здесь не было ничего для пыток или для удовольствия, ничего, чтобы намекало на хозяина-психопата. Он положил меня на небольшой диван с пушистым ковром под ножками, а его большая двуспальная кровать стояла напротив. В комнате было много мебели, как будто офис совместили со спальней. У стены за диваном был прозрачный душ, а дальше шел отсек к туалету и раковине, который уже был закрыт перегородкой.

– Либо ты перестаешь кричать и ходишь в туалет вовремя, либо ходишь под себя, – сказал мужчина, стягивая пиджак. Он сказал так, потому что я мычала и требовала меня отпустить. Проклинала его.

– Твой выбор? – спросил он, расстегивая манжеты и переходя к пуговицам на рубашке.

Теперь я понимала, что доминировать можно, не избивая, не унижая, а предоставив именно такой выбор. Это было намного весомее, нежели быстро отмучиться и сбежать.

Я покорно замолчала, показывая, что обмочиться в штаны не хочу. Я была в домашней футболке и шортах, в которых меня и утащили из дома. Радовало, что мужчина не пытался её снять. Ему вообще было плевать на меня.

Он вытащил шарик из моего рта, расстегивая кожаный ремешок на затылке. Я лежала смирно, боясь пошевелиться даже кончиками пальцев, ведь похищение – это уже другой уровень. Из его дома я могла попасть только в больницу или на кладбище, так мне казалось. Его охрана просто сделает вид, что меня никогда не было.

Мужчина снял брюки и лег в постель, прикрывая пах одеялом. Почти в темноте я могла разглядеть только его рельефные мышцы и подбородок. Я не знала о нём ничего, кроме того, что он богат и влиятелен. Я никогда не видела его в новостях, никогда не видела в журналах и по телевизору. Тем более я не знала, чего он хочет от меня. Покорности или секса или чего-то совсем отличающегося от моих представлений о таких людях. Незнание хлесткой плетью запускает мозг для генерации всё более диких пыток, и этот процесс невозможно остановить.

Как бы я ни уговаривала себя поспать – уснуть не получалось. «Я даже не знаю его имени», – подумала я, понимая, что никто его не озвучивал. Я пролежала часа три, вертясь из стороны в сторону очень аккуратно, чтобы не разбудить похитителя. Как можно испытывать стокгольмский синдром, если человек обращается с тобой как с вещью? Как можно влюбиться в маньяка, который тебя насилует? Я пошла своим путём: закрыв глаза и активировав фантазию, я представила, как наказываю его, как держу на цепи в темном подвале, как бью его по лицу за каждую свою минуту страха, оставляя его кровь на бетонном полу. Только тогда я уснула.

Утром, как только я услышала, как прогнулся матрас под весом мужчины, я распахнула глаза. Большие окна были зашторены наполовину, пропуская достаточно света.

Я проморгалась, наблюдая за хозяином дома: он зашёл мне за спину и спустил воду в бочке унитаза, полилась вода, а через пять минут он прошёл мокрый и голый к комоду, надевая чистое бельё.

Он бы мог быть привлекательным для меня, если не учитывать его склонности доминировать. Я бы не назвала это доминацией, а обозначила как высшую форму собственничества, когда твоей вещи нельзя ничего сделать без твоего разрешения.