«Добро пожаловать в отель „Калифорния“!», – пронзительным тенором выводил солист, особой хрипотцой давая понять, что приглашение адресовано далеко не всем – а лишь самым продвинутым, резким, решительным, рисковым, серьезным, сильным, уверенным, хладнокровным и при этом тонко чувствующим мужчинам. Я и Михаил причисляли себя как раз к таким.

Мы искали офис. Нам требовалось помещение. Комната. С телефоном. С дверью, запирающейся на ключ. Отапливаемая. На умеренном расстоянии от метро. Возник посредник, обещавший подыскать что-то подходящее. Сегодня утром он позвонил. Назвал адрес. Назначил время.

Прибыв на место, мы поняли, что вариант вполне устраивает. Конечно, не калифорнийский отель. Но в общем – то, что надо. Дом – серая бетонная коробка семи этажей – пребывал в собственности некоего научного учреждения. Во времена Совдепии наука необычайно процветала. Советские ученые работали в светлых комнатах с большими окнами. Теперь просторные залы и кабинеты, где так сладостно, наверное, было решать проблемы неорганической химии или ядерной физики, сдавались внаем предпринимателям, чьи умы беспокоили иные вопросы: «поставки» и «недопоставки», «проплаты» и «откаты», «конвертировать» и «расконвертировать», «затаможить» и «растаможить» – вот стандартный набор проблем, ныне мучительно решаемых под высокими потолками бывшего храма науки.

Все подъездные пути к зданию занимали дорогие самодвижущиеся экипажи. В разных направлениях сновали молодые люди в небрежно повязанных галстуках, с озабоченно напряженными лицевыми мускулами. Отсвечивали золотые часы, браслеты, перстни и оправы очков. Здесь же оборотистые представители мелкого уличного бизнеса наладили сопутствующую торговлишку: установили табачный киоск.

Прождав час, мы поняли, что ничего не будет – ни посредника, ни помещения.

Деловой этикет в те времена соблюдали не все участники рынка недвижимости, а только работающие с солидной клиентурой. Те, кто искал общества толстосумов. А мы, я и Михаил, не позиционировались как толстосумы. Это, в целом, понятно. Если ты не являешься толстосумом реально, то тебе нет никакого смысла позиционироваться как толстосум.

Все же мы – особенно Михаил – знали вкус денег и умели себя вести, как надо, и одевались вполне прилично.

Однако маклер нас пробросил.

В каком-нибудь двухтысячном году этот непорядочный человек, очевидно, позвонил бы на мобильный телефон и как минимум извинился перед клиентами за сорванную сделку. Но тогда, в круто посоленном девяносто третьем, мобильной связью наслаждались только избранные. Толстосумы. А прочие голодранцы, вроде меня и моего друга Михаила, пользовались телефонами-автоматами.

Маклер не пришел.

Я и Михаил недоумевали. Вроде бы на первой встрече с посредником мы все сделали, как надо. Предусмотрели мельчайшие нюансы. Облачились в куртки из грубой свиной кожи и в черные джинсы. Наши скулы играли. Глаза сверкали стальным блеском. Чемоданы типа «дипломат» оттягивали руки. Но посредник, сволочь, опознал-таки в нас начинающих. Небогатых провинциалов. Юных дураков.

Теперь я и мой друг Михаил, сидя в скромном салоне скромного автомобиля, молчали, размышляя, порознь, об одном и том же.

Я чувствовал досаду. Маклер нами пренебрег. Это значило, что сорокалетний дядя с птичьими движениями головы не проникся брутальными элементами моего гардероба: клубным пиджаком, и поясным ремнем с металлическими блямбами по всему периметру, и остроносыми, убийственного малинового цвета, ковбойскими сапогами. Барабаня пальцами по облезлому рулевому колесу, я озабочено признался самому себе, что моя дорогостоящая боевая раскраска, еще год назад убеждавшая всякого гражданина в моей абсолютной крутизне, теперь работает плохо. Любой мало-мальски обеспеченный предприниматель, хотя бы и маклер рынка недвижимости, легко умеет опознать во мне практически нищего молодого человека.