– Нет, уж ты насчет шляпки-то отдумай… Будет… довольно… И в платке походишь.

– Пожалуйста, пожалуйста… Если вы насчет жадности, то не беспокойтесь: у меня на шляпку и свои деньги есть, – отвечала Акулина. – Фу, батюшки, какая эта шуба жаркая! Инда даже взопрела вся.

– Да сними ты с себя шубу-то!

– Зачем снимать? Дайте мне покрасоваться-то! Пар костей не ломит.

Акулина вышла в кухню и стала показываться кухарке Анисье, хотя уже несколько раз показывалась ей в шубе.

– Ты, Анисья, тронь-ка рукой материю-то, тронь-ка… Шурчит… Ты даве, кажись, не трогала… – говорила Акулина.

– Трогала, родная, трогала, да давай еще потрогаю, – отвечала Анисья, подмигивая кривым глазом и гладя ее но спине. – Совсем купчиха первостатейная. Да что купчиха! От генеральши не отличишь.

– Вот видишь, как меня хозяин ценит и предпочитает! – хвасталась Акулина. – Что моей душеньке захочется, то и покупает. А приказчики, одры, ничего этого не понимают и не предпочитают меня.

Последние слова Акулина нарочно произнесла громче, дабы слышали приказчики, находившиеся в приказчицкой, которая приходилась совсем рядом с кухней.

– Они не понимают, идолы, что стоит мне только захотеть да Трифону Иванычу слово шепнуть, то все они с местов слетят и не будет их духа даже здесь слышно… – похвалилась Акулина, как бы вызывая приказчиков на возражения, но возражения не последовало; только за дверями в приказчицкой кто-то громко захохотал.

Акулина отворила дверь в приказчицкую и заглянула туда. Смеялся приказчик Андреян.

– Ты это надо мной смеешься, что ли? – спросила она и прибавила: – Смейся, смейся, немного уж тебе у нас посмеяться осталось.

– Стану я над тобой смеяться! Я своему смеху смеюсь, – отвечал Андреян.

– Своему ли, чужому ли, а только остерегись покуда, а то ведь и без расчета могут согнать!

– Не ты ли сгонишь?

– Да как ты смеешь, паршивец эдакий, мне так охально отвечать! Что я тебе, равная досталась, что ли? Постой, вот я сейчас на тебя Трифону Иванычу нажалуюсь.

Акулина бросилась в комнаты.

– Трифон Иваныч… Мне от Андреяна просто житья нет. То и дело он меня задирает, – начала она. – Вот сейчас только вышла я в кухню, а он смешки надо мной… Голубчик, вы уж сгоните его завтра… Что вам до Рождества-то его держать! Ведь уж немного осталось до Рождества. А то он в Рождество напьется пьяный и ругательски меня изругает, а то так и побьет… А что ежели насчет нового приказчика, то отписала я в деревню и приедет к нам мой племяш Пантелей – его и возьмете в приказчики. Он человек тоже торговый: в Москве яблоками торговал и в извоз ездил. Сгоните, голубчик, завтра Андреяна.

Трифон Иванович воздевал только руки к потолку и шептал:

– Нельзя так, Акулина, нельзя! Нечего тебе в торговые дела вязаться! Андреян мне перед праздником нужен. Как быть без приказчика, коли полна лавка покупателей!

– Ну, коли так, я плакать буду… На всю квартиру плакать буду. Пусть соседи знают, что вы надо мной тиранствуете…

Акулина села на стул и, закрыв лицо руками, начала причитать.

– Меня обижают, а хозяева и заступиться за меня не хотят. Я сирота в здешнем месте… Женщина я сырая, слабая…

– Не вой, не вой ты, бога ради! Довольно… – махал руками Трифон Иванович.

– А сгоните завтра Андреяна?

– Да уж сгоню. Ну тебя…

– Голубчик, как я любить-то вас за это буду! А Пантелей приедет, вот вы его в приказчики и возьмете. Он человек торговый.

– Какой же торговый человек, коли в извоз ездил! Такие нам не годятся.

– Нет, он и яблоками торговал.

– А нам надо человека, который бы был к суровскому делу привычен.

– Научится.

– Нет уж, ты вздор не мели. Я уж наметил себе приказчика.