Я молча горю, мое лицо сгорает в темноте.

– Да чего ты до нее докопался, – вмешивается Мишка. – У кого они вообще есть?

Андрей гаснет резко, как огонек зажигалки, и теряет ко мне всякий интерес. Нарочито неторопливо разливает водку. Илья уже клюет носом, так что Андрей заговаривает с Мишкой. Теперь я точно вижу: ждет не дождется, чтобы мы ушли, да и приходу нашему был не рад, просто вежливый. Мы тут в тайге все вежливые.

Могу поспорить, в Мишкином телефоне тоже нет алтайских букв.)

…И вот, значит, Андрей Таежник. Покойничек. Часто здесь стоял… Руки у меня ходят ходуном, так что приходится поставить кружку с остатками чая и зажать взмокшие ладони между коленями. Гул в ушах. Земля уходит из-под ног, и мне хочется, чтобы она ушла, хочется уйти под нее

(кровь толчками бьет из бока пушистые перья слипаются в черном мокро багрово блестят камни смотри как бьет кровь смотри на нее только не на лицо не надо)

Да, он назвал мне истинное имя места, которое я люблю. Но мы даже толком знакомы не были. Один раз выпивали под фантазии о том, как сходим далеко и всерьез. Несколько раз здоровались, пересекаясь на перевалах, – он старел на глазах, будто истирался об тропы, всегда был один, и каждый раз все печальнее. Вот и все. Что ж меня так кроет-то?

– Как Андрей умер? – Мне приходится откашляться, чтобы вернуть голос.

Ленчик округляет глаза:

– А то ты не знаешь!

Вкус мяса оборачивается железом. Не мясо – чистая кровь.

– Откуда? Я о том, что он умер, только что узнала.

Ленчик странно фыркает.

– Ну ты даешь… – тянет он, покачивая головой в веселом недоумении. Поворачивается к Асе: – Ты мясо-то ешь еще. Вот, помнится, я однажды наверх поехал, а продукты забыл, вечером только вспомнил, не возвращаться же, а в кармане вот такой кусман как раз лежал, так я…

Понятно: об Андрее он больше ничего не скажет. Ленчик все говорит и говорит; я слышу его как сквозь вату – монотонный, бессмысленный дребезг. Ася вдруг выпрямляется как палка и застывает с недожеванным мясом во рту. Я не расслышала толком, что именно сказал Ленчик, но понимаю: что-то существенное, нечто, на что надо отреагировать. Наверное, вид у меня ошалелый. Ленчик закатывает глаза.

– Слышь, что говорю? Домой я поехал. Аркадьевне передать что?

Ася перестает дышать.

– Ты же в Аярык собирался. – Я тяну время. Все складывается одно к одному. Решать надо прямо сейчас, говорить – прямо сейчас, разрушить этот ломкий от звездного света вечер – прямо сейчас.

– Да ну его, Аярык этот, мои пацаны, наверное, уже дальше пошли, кого им там стоять, всего зверя туристы распугали, где их теперь искать, хер знат, я лучше завтра в Кушкулу на соль съезжу…

Ася заиндевела на бревне, по-прежнему неестественно прямая. Уголки ее губ ползут вниз, будто прихваченные веревочками. Ленчик подхватывает полупустые арчимаки, легко вешает на плечо. Давай же, говори, ну…

– Мясо забыл, – говорю я. Пакет с маралятиной так и лежит на бревне, полный почти на треть.

– Пусть его, ешьте, у меня полно, а завтра в ночь еще на соль поеду, я в прошлый раз там такого козла видал, с коня… – он забрасывает арчимаки на седло, – а Генка-то, слышь, кабана на прошлой неделе…

Ну, говори же, сейчас уедет. Ленчик хлопает себя по карманам. Издает невнятный возглас.

– Опачки, забыл! – Он вытаскивает черное, плоское, отражающее оранжевые блики костра. Оборачивается к Асе: – Я, прикинь, под Замки поднимаюсь, смотрю – телефон в траве лежит, чистенький, только вот выпал. И не побился даже, удачно упал. Глянь-ка, не ты потеряла?

Ася шевелится впервые с тех пор, как Ленчик заговорил об отъезде. Как автомат, протягивает руку. Встать и подойти к Ленчику сама она то ли не может, то ли не догадывается. Я передаю телефон – почти силой всовываю в холодную закостеневшую руку. Включается экран, мелькает заставка – мультяшная птица киви в летном шлеме. По щекам Аси беззвучно ползут мокрые дорожки.