– Ты говоришь так, чтобы мне не было обидно, но я знаю: от меня воняет.

Мне хотелось рассмеяться: когда злился, Гранчи превращался в черно-белого медведя – панду, как его изображали в книгах – неуклюжего, неловкого, а его растрепанные волосы придавали большей нелепости происходящему. В одном он был прав: я сдерживал улыбку, боялся обидеть его.

Но я заметил еще кое-что. Неявное чувство, проявлявшееся в силе Гранчи. Словно он мог потерять контроль над собой.

– Вот увидишь: все будут на нас пялиться и закрывать носы. Потом и ты сознаешься.

– Пошли уже.

Я поднялся с кровати и вышел в коридор.

Всю дорогу до столовой Гранчи продолжал дергаться. Иногда он злорадно вскрикивал «ага!», сразу же хмурясь: люди действительно поворачивались, смотрели на него, но дело было вовсе не в запахе. Просто он вел себя как дурак: строил злобные рожи любому, кто позволял задержать на нем взгляд дольше секунды. Иногда он и вовсе сближался с прохожими и не своим голосом спрашивал «что?»

И лишь когда знакомый Гранчи спросил, какая блоха его укусила, он расслабился. Я пожал плечами, взмахнул рукой да так и не смог ничего сказать. Пускай сам с этим разбирается.

Мы оба чувствовали напряжение, и оба молчали. Жевали салат и смотрели друг на друга исподлобья, как два барана.

– Ладно, ты был прав. Не стоило мне накручивать. Когда попадешь на мой этап, сам все поймешь. Работенка так себе, не из приятных. Хотя, кому-то она нравится. Да, кому-то нравится копошиться в коровьем дерьме. Для них лучше здесь, чем на посту или на вылазке. Кругом все свои, безопасно…

– Тепло, – вставил я.

Гранчи поперхнулся салатом и покраснел. Громко засмеялся, а после весь вечер давил в себе смешки. Люди за соседними столами заметно расслабились. Тогда я понял, каким сильным Там-Лу обладал Гранчи.

– Ты уже нашел подход к Эспиа? – ни с того ни с сего спросил он.

– Подход к Эспиа?

– Ай, да не валяй дурака. Она хоть и строит из себя недотрогу, но видно, в душе она лапочка, – он наклонился над тарелкой с рыбой. – К тому же одинокая.

– Я хожу в больницу учиться, – я держал каменную маску на лице.

– А ты думаешь, ей нечему тебя научить?

Гранчи подмигнул мне. Каким бы крупным он не был, в нем осталось много общего с местными мальчишками. Куда больше, чем у меня. Мне бы хотелось вспомнить, каким я был в детстве. Сохранилось ли что-то с тех времен? Боюсь, мой вопрос останется без ответа.

– Рыба сегодня что надо, – сказал Гранчи. – Хороших поваров становится больше.

– Хорошая новость?

– Отличная!

Гранчи с грустью посмотрел на мою наполовину полную тарелку. Его уже как минуту стояла пустая.

– Как можно так долго есть? – он зацокал языком. – Вот так и проходит жизнь.

Мне стало неловко. Я отодвинул тарелку.

– Пошли.

– Да это же шутка, – Гранчи выпучил глаза.

– Я наелся.

– Так нельзя. Не поймут.

– Доешь ты, – сказал я, вместо «плевать».

Гранчи одним махом закинул кусок рыбы размером с небольшую женскую ладонь в рот, прожевал, хрустя костями.

– Можем идти? – уточнил я.

Гранчи кивнул, продолжая жевать.

Настроение упало без видимых причин. Возвращаться в корпус не было желания. Я предложил прогуляться. Гранчи, хмурясь, согласился, закутался в куртку. Я пообещал, что это не займет много времени.

Заметно похолодало. В столовую мы пришли вечером, а вышли в ночь, хотя времени прошло не так чтобы много. Ближайшие три-четыре цикла придется мириться с погодой. Набирать кипяток в грелки у дежурного в корпусе, кутаться в одеяла. Лютые холода и снег обходили Саппалит стороной, но легче от этого не становилось. Мне доводилось наблюдать, как в нескольких километрах темные тучи нависали над вершинами гор и засыпали те белой крупой. Снежные шапки обычно сходили к обеду, но вечером вновь возвращались на прежнее место. Заворачиваясь в одеяло и прижимая грелку, я помнил, как бывало холодно раньше, до Саппалита. Обстоятельства выветрились, но ощущения остались. Иногда казалось, я мог возвращать их к жизни. Если повезет, распутать.