Все произошло в две-три секунды, – лорд Энтони и сэр Эндрью не успели даже вскрикнуть.

Они были связаны двумя неизвестными, рот каждого мгновенно заткнули кляпом, после чего их привязали спиной друг к другу, окончательно лишив какой бы то ни было возможности шевелить плечами, руками и ногами.

Человек в маске, стоявший до сих пор неподвижно, тихо закрыл дверь.

– Все спаслись, гражданин, – сказал один из незнакомцев, взглянув напоследок на путы, сделавшие двух юнцов безопасными.

– Хорошо, – ответил тот, что стоял у двери. – Теперь обыщите как следует их карманы и все бумаги, какие найдете, отдайте мне.

Приказание было в точности исполнено. Человек в маске, взяв бумаги, быстренько просмотрел их в воцарившейся полной тишине, затем открыл дверь и сделал указующий жест в глубь коридора. Четыре человека подняли сэра Эндрью и лорда Энтони с пола и, так же бесшумно, как и появились, потащили обоих связанных щеголей из харчевни в темную даль дуврской дороги.

Человек в маске, руководивший дерзким налетом, остался в зале и еще раз быстренько просмотрел все похищенные бумаги.

– В целом, для одного дня неплохая работа, – пробормотал он, спокойно сняв маску, и его водянистые лисьи глазки заблестели в слабом свете очага. – Неплохая работа для одного дня.

Он вскрыл пару писем из маленькой книжечки сэра Эндрью Фоулкса и особое внимание обратил на небольшой клочок, который два молодых человека так и не успели прочесть; но, казалось, более всего ему доставило удовлетворение письмо, подписанное Арманом Сен-Жюстом.

– Арман Сен-Жюст – предатель из предателей, – промурлыкал он. – Теперь, прекрасная Маргарита Блейкни, – добавил он злобно сквозь стиснутые зубы, – я думаю, вы поможете мне найти Сапожка Принцессы.

В «Ковент-Гарден» происходило одно из обычных гала-представлений, первое в осеннем сезоне того великого памятного 1792 года.

Парадные ложи и партер театра были так же полны, как балконы для публики попроще и галерка. На большую часть интеллектуальной публики «Орфей» Глюка произвел неотразимое впечатление, однако празднично одетые, усыпанные бриллиантами фешенебельные дамы говорили о глазах того, кому сейчас не было никакого дела до этой «последней новинки из Германии».

Селина Сторейс, как обычно, своей гранд-арией вызвала бурю аплодисментов бесчисленных поклонников, а признанный дамский фаворит Бенджамен Инкледон удостоился даже персонального изящного знака внимания из королевской ложи. Но вот после торжественного финала второго акта занавес опустился и публика, очарованная магическими звуками музыки великого маэстро, издала единый продолжительный вздох удовлетворения, после чего сотни вздорных и шаловливых языков вырвались наконец на волю.

В роскошных парадных ложах можно было увидеть множество весьма известных лиц: преисполненного заботами о государстве мистера Питта, решившего немного рассеяться на музыкальном пиршестве вечера; веселого, круглого, несколько грубовато-пошлого в обращении принца Уэльского, кочевавшего в небольшие пятнадцатиминутные перерывы из ложи в ложу к тем или иным из своих ближайших друзей. Кроме того, в ложе лорда Гренвиля привлекала всеобщее внимание слушавшая музыку и придирчиво разглядывавшая публику любопытная и забавная персона – тонкая маленькая фигурка в непорочно-черной одежде, проницательное саркастическое лицо с глубоко посаженными глазками, обрамленное темными свободно лежащими волосами. Лорд Гренвиль – государственный секретарь иностранных дел – был с ней подчеркнуто вежлив, но холоден.

Повсюду типы строгой английской красоты перемежались контрастно лицами иностранного происхождения. Спесивая аристократическая каста, состоящая из тех самых французских эмигрантов-роялистов, которых преследовали безжалостные революционные события в родной стране, нашли мирное убежище в Англии. На их лицах лежала печать глубокой обеспокоенности, особенно у женщин, они мало обращали внимания и на музыку, и на блестящую публику, их мысли были совсем далеко отсюда – с мужьями, братьями, сыновьями, все еще подвергавшимися опасности или уже павшими под ударами жестокой судьбы.