– Ой ли, – сказала она с тихой усмешкой. – Впрочем, я могу поклясться, что тут у Франции сейчас много врагов.

– Но вы, гражданка, дочь Франции, и должны помочь ей в момент смертельной опасности.

– Мой брат Арман отдает свою жизнь Франции. Что же касается меня, я ничего не могу… тем более здесь, в Англии…

– Именно вы, – настаивая он еще более серьезно, и его тонкое лицо приняло экспрессивное, полное величия выражение, – и именно здесь, в Англии, гражданка… только вы нам и можете помочь… Слушайте же. Я послан сюда как представитель республиканского правительства. Завтра в Лондоне я вручаю мистеру Питту свои верительные грамоты. Одной из моих задач здесь является выяснить все о лиге «Сапожок Принцессы», превратившейся в страшную угрозу для Франции, с тех пор как они начали помогать проклятым аристократам, предателям своей страны и врагам народа, избежать справедливого, заслуженного возмездия. Вы так же хорошо, как и я, знаете, гражданка, что здесь эти эмигранты пытаются настроить общественное мнение против Республики. Они готовы объединиться с любым врагом, способным напасть на Францию. А только в течение последнего месяца двадцати эмигрантам, как подозреваемым, так и осужденным уже на казнь, удалось успешно перебраться через Канал. Их побег шаг за шагом распланирован и осуществлен той самой организацией английских молодчиков, возглавляемых человеком, изобретательный ум которого кажется неисчерпаемым, а имя – мифическим. Все усилия обнаружить его пошли прахом, хотя голова у него одна, остальное – всего лишь руки, тем не менее он спокойненько, под прикрытием странного имени, разрушает Францию. Мне хотелось бы вычислить эту голову, для чего и нужна мне ваша помощь, а через него я уже доберусь и до всех остальных. Он наверняка молодой щеголь из английского общества, я это чувствую. Найдите его для меня, гражданка, – настаивал он, – найдите его для Франции.

Маргарита слушала эту бесстрастную речь Шовелена не шелохнувшись, боясь даже дышать. Ей приходилось и раньше говорить об этом мифическом герое романа, о нем шли разговоры в ее кругу. И уже тогда ее сердце и ее воображение волновались при одной мысли об этом смелом человеке, который, оставаясь безвестным, спасал сотни жизней от ужасной, чаще всего незаслуженной участи. Хотя в действительности у нее было мало симпатий к этим спесивым французским аристократам, закосневшим в своей кастовой гордости, классическим примером которых была та же графиня де Турней де Бассерив. Но республиканцев и либерально настроенных людей, к которым, впрочем, она и сама принадлежала, она так же ненавидела и гнушалась методами, выбранными молодой республикой для самоутверждения. Робеспьер, Дантон, Марат – она не узнавала их в этой новой роли беспощадных кровавых судей, прислужников гильотины. Несколько месяцев не была она в Париже, и, хотя все отголоски кровавой жатвы Королевы Террора, достигшей в сентябрьские дни своего апогея, долетали через Канал лишь в виде слабого эха, душа ее содрогалась от ужаса перед этой действительностью, почему и боялась она за брата. Ведь каждый, даже самый умеренный республиканец, каким был он, в любой момент мог сам стать жертвой.

Когда она впервые услыхала о компании молодых англичан, движимых истинным состраданием к своим собратьям, буквально вырывающих из объятий смерти женщин и детей, стариков и юношей, ее сердце наполнилось гордостью за них. И теперь, слушая Шовелена, она была на стороне галантного и мифического вождя небольшой бесшабашной шайки, ежедневно рисковавшего своей жизнью, готового отдать ее во имя гуманности. Когда Шовелен замолк, глаза ее заблестели, а кружева на груди выдавали ее учащенное возбужденное дыхание. Она не слышала более пьяного шума из харчевни, она не обращала уже внимания на голос и глупый смех мужа – мысли ее восторженно унеслись навстречу загадочному герою. Да, это был тот человек, которого она могла бы полюбить, если бы он повстречался ей на пути. Все в нем будило ее романтическое воображение: его личность, его мужество, его сила, его лояльность по отношению к тем, кто служил под его началом одной благородной цели, а сверх всего – неизвестность, венчающая его короной романтической славы.