Как вы прожили эти два с половиной года в оккупации?

Я бы сказал, что в целом спокойно. Мы даже и румын почти не видели, потому что ближайший жандармский пост стоял только в Первомайске, а это 35 километров от нас. А у нас раз в месяц появлялся один солдат с пристегнутым к винтовке штыком, но и он никого не трогал. Кого-то они назначили старшим по селу, но этот человек работал на благо людей.

Как жили в материальном плане?

Осенью 41-го как собрали урожай, румыны вывезли его до последнего зернышка, тут же распустили колхозы, и всю оккупацию мы жили только за счет своего огорода. А меня с Ваней Сиваченко направили работать учителями в школу молдавского села Куборово, это семь километров от нас, и платили нам зарплату. Были такие полевые деньги, то ли оккупационные марки, то ли леи, не помню уже. И в нашем селе школа при румынах тоже работала.

Подпольщики, партизаны в ваших краях действовали?

С какого-то момента пошли слухи, что у нас в округе появился партизанский отряд, которым командует приятель брата Николая. Они вместе учились. Забыл сейчас его фамилию (выдержка из «Википедии» – «В годы оккупации в селе Сырово действовала подпольная антифашистская группа И. А. Гуртова»). Но они активно стали действовать уже ближе к освобождению. А так все тихо, спокойно было.

А вы знали, где фронт, что там творится?

Очень редко доходили какие-то новости. В основном какие-то слухи ходили. Но когда в феврале 44-го мы услышали канонаду, тут все стало ясно.

Как происходило освобождение села?

Нас освободили где-то в конце марта. В это время всегда грязь неимоверная, а тут как раз немцев хорошо прижали. А у нас в селе, как спускаешься, есть большая балка, так всю технику, что туда успела заехать, немцы там и бросили. Только в обход можно было проехать. Боев как таковых не было, но немцы пару раз стреляли по селу и разрушили два дома.

Еще до начала отступления немцев через село отступали власовцы. Так вот они собирали группы мужчин и подростков по 50–70 человек и угоняли их на нашу железнодорожную станцию. Поэтому, чтобы спрятаться от них, я ушел к тетке, которая жила в нашем же селе. Ее сын Миша был младше меня на год, и мы вместе с ним прятались.

Но в их доме тоже устроили шмон, меня нашли, за руку схватили и тоже в эту колонну. А для того, чтобы никто не сбежал, всем в руки давали что-то нести: кому кострюлю, кому зеркало, кому бра. Причем надо было нести над головой.

Пошли, но я уже соображал кое-что и понимал – надо бежать. Иду все медленнее-медленнее и постепенно смещаюсь к концу колонны. Расстегиваю брюки, оголяю задницу, и показываю конвоирам, хочу мол. Ну, давай…

Отбежал в кусты, и метров сто пятьдесят по-пластунски прополз на огороды, подальше от дороги. Залез в какой-то сарай и через щель наблюдал, как они уходили. Вот так я сам себя спас. Потому что никто из тех, кто попал в эту колонну, не вернулся. Я после войны специально интересовался, узнавал – ни один не вернулся…

Но домой побоялся идти и пошел к знакомому. Он меня спрятал на время в подвале. Папа с Демьяном опять прятались на кладбище в этом тоннеле, а Вася спрятался в другом месте. И слышим, все ближе и ближе гул канонады, вот так нас и освободили. Тут уже, конечно, все плакали, радовались.

А буквально на третий или четвертый день – призыв. Папу из-за возраста не призвали. В 41-м Демьяна не призвали из-за болезни сердца, но тут взяли без разговоров. А меня по возрасту еще не должны были призвать, но у меня и Вася 1925 г. р. и почти все друзья на год старше, поэтому я решил пойти вместе с ними. Сказал на комиссии, что я 25-го года, и меня тоже призвали.