Конечно, Сандино восхищался Симоном Боливаром. Он признавался, что когда читал о жизни этого человека, то плакал.

Мексиканские коллеги не раз выражали в беседах с Сандино возмущение компрадорской и угоднической по отношению к США политикой никарагуанских консерваторов. Аугусто оправдывался, говоря, что он не государственный деятель и не может отвечать за правительство Никарагуа. Вот если бы ему, Сандино, найти всего сотню преданных родине людей, то можно было бы и изменить судьбу Никарагуа, вырвать ее из-под американского контроля. «С тех пор, – писал позднее Сандино, – я начал искать эти сто человек»[270].

Сначала Сандино работал механиком, потом перешел в «белые воротнички», став бухгалтером. Он не курил и не пил – и поэтому скопил солидную сумму денег, все еще мечтая жениться на ждавшей его Марии. К тому же в 1926 году ссора с Ривасом уже подпадала под срок давности, и уголовное преследование на родине Сандино не угрожало. В связи с этим отец просил Аугусто вернуться в Никиноомо и вновь заняться бизнесом.

6 мая 1926 года вспыхнуло восстание либералов в Никарагуа. Сандино немедленно подал заявление об увольнении (хотя, руководя отделом по сбыту бензина, то есть будучи не рабочим, а служащим, получал очень неплохой заработок), которое было одобрено компанией 15 мая. 1 июня Сандино был уже в Никарагуа, чтобы присоединиться к восставшим либералам. Хотя восстание было подавлено, но Сандино не покинул Никарагуа, не переставая надеться на взрыв народного возмущения против «режима марионеток банкиров с Уолл-стрит» (в этой терминологии ясно прослеживается влияние радикального профсоюзного движения Мексики).

Пока же он с группой друзей завербовался на золотые прииски Сан-Альбино недалеко от границы с Гондурасом, принадлежавшие все тем же американцам. На предприятии Сандино стал секретарем главного бухгалтера и сразу же приобрел большой авторитет среди рабочих, признавших в нем своего лидера (снова сказался мексиканский профсоюзный опыт). Явно на основе своих мексиканских впечатлений Сандино рассказывал рабочим, что во многих странах рабочие кооперативы помогают трудящимся избежать эксплуатации (очень модная среди немецких социал-демократов того времени идея «кооперативного социализма», которой увлекались Кальес и мексиканское правительство в целом). Сандино говорил рабочим, что он не коммунист, а социалист.

И в этом утверждении опять проглядывает мексиканский опыт Сандино. В Мексике Кальес постоянно говорил (в том числе и с оглядкой на США), что коммунизм – это чуждая мексиканскому менталитету «экзотическая» идеология, а социализм – то, к чему нужно стремиться. Мексиканским и латиноамериканским революционерам были непонятны интернациональные основы коммунизма (типа лозунга, что у пролетария нет отечества). Сами они были революционными националистами и считали борьбу против американской гегемонии основной целью и смыслом жизни.

Интересно, что позднее, когда его имя уже стало широко известно, Сандино не раз говорил иностранным корреспондентам и никарагуанцам, что он самый настоящий коммунист[271]. Возможно, в этом была изрядная доля бравады. Нет никаких данных, что Сандино внимательно изучал труды Маркса и Ленина, хотя в Мексике их можно было относительно легко достать, – но и исключать полностью этого нельзя. (Ни Маркса, ни Ленина долго не переводили на испанский язык; например, «Капитал» перевели лишь в 1921 году.) Сандино не скрывал, что хочет устроить в Никарагуа революцию типа мексиканской.

Постепенно Сандино убедил рабочих прииска в необходимости продолжить борьбу против марионеточного консервативного правительства. Однако оружия не было, и пока Аугусто научил рабочих делать самодельные динамитные бомбы из взрывчатки, которой на прииске хватало.