Забрежин на сие чудесное зрелище любовался умиленно: лучшей прикуски мне к кофию и не надо! Так воодушевился – дайте сюда пару гор, сверну.

А ведь пришлось сворачивать.

Меня в тот день на обыск вызывали, а к сыскному делу моя душа не лежит, хоть в нее лезьте. Квартира вдовья, убогая, со скрипучей мебелью, хозяйка прозрачно высохшая, от страха плакать разучившаяся, двое недорослей у нее, гимназисты-погодки, косящиеся на нас, с обыском пришедших, бешено…

И то, из-за чего сыр-бор, он же обыск: самодельных листовок стопка. С портретом Колчака: тщательной перерисовкой фотографии через оконное стекло, это ж сколько они, трудолюбивые мальчики, окошко от наледи очищали?.. Небось все пальцы поморозили…

И надпись через портрет наискосок: "Адмирал Колчак – мученик в грязных лапах палачей из чрезвычайки!"

– А дальше?.. – спрашиваю, разглядывая свои руки. Выпачкать, что ли, для правдоподобия…

– Что – дальше?.. – переглядываются эти типографы и журналисты младшего школьного возраста.

– Текст, – говорю – незаконченный. Мученик с лапами… То есть в лапах. Жалобно и невнятно. Листовка должна заканчиваться воззванием! Садитесь и переписывайте как полагается. Завтра приеду – проверю… Записывай, Константин Андреевич, – киваю Попову – от семнадцатого января сего года… Приказ председателя губернской ЧК… Выдать гражданке Колокольцевой… – красивая у прозрачной хозяйки фамилия! – по имени-отчеству..? – Наталья Алексеевна, подсказывает заместитель, потому что сама Колокольцева молчит оцепенело и мальчишки у нее какие-то неразговорчивые не по возрасту, наверное, писать им привычнее – Колокольцевой Наталье Алексеевне, проживающей по адресу… Дров четыре кубометра, муки… Муки десять фунтов и фунт коровьего масла. И молока бутылку… Готово, Константин Андреич?.. Дай подпишу.

– Господин… – обретает голос Колокольцева – господин чекист, я не могу так! – вскакивает, шатаясь, я подхватываю под руку ее, она руку выдергивает: – Я не дармоедка, господин из чрезвычайки, чтобы мне милостыню подавали! – полыхает рваным румянцем – Я могу работать…

Вот ведь дворянский пролетариат.

Так уперлась – никакие мои доводы, что сначала ей выздороветь не помешает, не подействовали. Пришлось поручить Наталье Алексеевне заявительные бланки печатать. На том самом "Ундервуде", который чуть во время обыска не разбили. Ожила она сразу, сноровисто отстучала образец, полезла искать бумагу, а ее кот наплакал, на листовки извели и остатки уже мои бойцы оприходовали: поделили, газет им мало, дымарям… У Колокольцевой даже слезы в глазах блеснули.

– Отдохните сегодня, – говорю – вечером бумагу принесут, с продуктами… И глядите мне, Наталья Алексееевна, молоко пейте сами! Договорились?..

– Очень мне нужно молоко, оно противное… – отчетливо прошипел ее младший ребенок и ойкнул от подзатыльника старшего.

– А ну не драться, – присел я между ними на корточки – лучше зубы поточите, вот вам… – достал свои бутерброды. У мальчишек скулы свело, и опустил я глаза, не желая видеть, как они куски эти возьмут, как поделят – на троих, и материнская доля побольше, как мать у них все это отберет и припрячет, чтобы с кипятком потом прикусывать… Хорошо на дележку хлеба в детстве я насмотрелся, дорогие товарищи, не желаю больше глядеть! Что говорите?.. Ах, вы не видали, вам интересно…

Не надо, товарищи потомки. Уверяю вас – ничего хорошего…

Кстати, никогда бы раньше не подумал, что Колчак, адмирал и сын генерала, по молодости всласть наголодался: вы небось это знаете?..

Один из моих бойцов-дымарей крякнул, закопошился за пазухой и вытащил закусанную краюху.