– Ну, не знаю. Мне, честно говоря, больше такие, как ты, нравятся. Прямые.

– Путаешь. Это я стройная. А прямой меня вряд ли обозвать можно. В юности прямолинейностью грешила, но на данный момент уверенно изжила сей возрастной недостаток. Теперь иной раз могу себе позволить чуть-чуть наглость проявить. Но ты это как пример для подражания не бери.

– Это почему?

– Я сама свою жизнь строю. Такая у меня планида. А ты человек общества.

– Ого, интересная теория.

– Какая еще теория? Мне об этом одна богиня сказала. Ты с богинями знаком? Нет? Вот видишь. Зато у тебя на шкуре есть родинки. А я чистая, как из пробирки. Вот и ковыряюсь сама по себе. Нет мне предначертания.

– Очень круто.

– Думаешь? Вот попробуй сам за все с тобой происходящее отвечать. – Катрин горестно вздохнула: – Вообще, неуместный разговор. Сидим здесь как на иголках, да я тебе еще и эзетерические небылицы плету. Что там верховный главнокомандующий? Заснул, что ли? Рассвело уже совсем.

Женька машинально взял жестянку и принялся выковыривать остатки овощей. Действительно, ну и в фантазии ударилась начальница. Родинки здесь при чем? Онкологии боится, что ли?

Дверь рубки чуть скрипнула, внутрь скользнул Толкунов:

– Уходим. Радист самолеты вызвал, будут через час. Заводим «будильник» и отходим.

Не получилось. Все было готово, уже выбрались на палубу, когда Катрин отпрыгнула назад, чуть не сбив с ног коренастого Мишу-Махсуна.

– Патруль!

Все заскочили в рубку. Катрин выглянула в иллюминатор:

– Не патруль. Разводящий со сменой.

По причалу среди старых ящиков и ржавых тросов, неторопливо плелись четверо румын во главе с капралом.

– Прорываемся, – решил Толкунов, скидывая с плеча винтовку.

– Сразу четверых не свалишь. – Катрин шмыгнула за рубку, рванула шинель с мертвеца. – Жень, давай…

Женька спускался по сходням в кое-как накинутой шинели. Выглядел нелепо: голова непокрыта, дурацкая шинель топорщится поверх телогрейки и маск-костюма, торчат пятнистые ноги, да еще «Манлихер» с длинным штыком так и норовит соскользнуть с плеча.

Румыны уже вертели головами, удивляясь, куда подевался часовой. Женька поправил ремень винтовки и приветственно поднял с трудом гнущуюся руку. Черт его знает, как в Королевском флоте положено честь отдавать.

Сержант еще издали что-то сердито сказал. Женька покаянно закивал, махнул рукой в сторону катера. Сержант рявкнул. Ну что за наказание эта романская группа языков? Женька неловко приставил винтовку к ноге, ткнул пальцем на «Жиу». Румыны наверняка уже разглядели, что встречает их не часовой, но еще секунду потянуть можно. Женька пьяновато улыбнулся. Румыны подошли уже почти вплотную, но хвататься за винтовки не спешили. Усач-капрал открыл рот…

Выстрела Женька не слышал, только с капрала слетела бескозырка и он начал падать. В красивых жгуче-черных глазах молодого матроса мелькнул ужас, – парень смотрел не на Женьку, а на свою грудь – на сукне алели крошечные капельки крови, разлетевшиеся из прострелянного черепа капрала. Женька ударил прикладом того моряка, что ростом повыше. Метил в подбородок, но одежда сковывала движения, угодил в горло. Румын отшатнулся. Второй, присевший от испуга, куклой опрокинулся на спину, – на переносице темнело входное отверстие пули. Женька еще раз добавил «своему», – окованный приклад «Манлихера» смял бровь. Румын, стоявший за спинами товарищей, наконец вышел из ступора. Пискнув, повернулся спиной. Нет, вот бежать тебе нельзя. Женька перехватил винтовку и в отчаянном выпаде достал черную спину штыком. Ножевидный клинок входил неохотно, человек отчаянно задергал локтями, словно собираясь вспорхнуть, соскочить со штыка. Женька давил, теряя равновесие. Румын со стоном начал опускаться на колени. Тут у самого Землякова потемнело в глазах – удар в спину был сильный. Женька ударился подбородком о бетон пирса, отпустил увязшую винтовку. Успел откатиться на локоть, обернуться, – за спиной возвышался огромный румын с винтовкой наперевес. Текла кровь из разбитой брови, а матрос все заносил, заносил штык. Какие же у них штыки широкие…