Возле странного экипажа хлопотал совершенно пигмейского роста человечек. Гремя громадными ключами и недружелюбно поглядывая на меня сквозь сетку, он что-то гнусаво проквакал себе под нос, неуловимым движением поднял дверцу загона и с лязгом пристыковал к нему тамбур.

Я инстинктивно потянулся поближе к выходу, но вдруг наткнулся на кривопалую заскорузлую ладонь. Человечек за сеткой гадко хихикнул и, увидев, что я в недоумении остановился, убрал руку. Он находился в полуметре от клетки, и секунду назад торчавшая прямо у меня под носом ладонь могла принадлежать только ему, поскольку рядом больше никого не было. Как же он дотянулся до меня с расстояния около двух метров? Озадаченный, я пытался получше рассмотреть человечка, но из-за сетки различал лишь его общие контуры.

Я сморгнул – и в буквальном смысле проморгал движение расторопного человечка: теперь он находился в передвижном тамбуре. Только я успел подумать, что в печке именно он схватил меня за ухо, как человечек оказался рядом со мной.

Это был донельзя грязный карлик ростом чуть более метра, но с непропорциональными туловищу, почти двухметровыми руками, свободно изгибающимися во всех плоскостях словно разваренные макаронины. Если бы туземец не выглядел таким чумазым, я бы предположил, что он заявился сюда прямо из сауны, после которой, как известно, кости размягчаются как лапша. Двухметровые ручищи-макаронины аборигену явно мешали, и он беспрерывно пытался половчее пристроить их, придать им приемлемое, удобное и необременительное положение, но это ему, естественно, не удавалось да и не могло удасться в принципе, поэтому карлик постоянно находился в состоянии сильнейшего раздражения, искажавшего его и без того уродливое старческое лицо.

Голова человечка с ярко выраженными гротесковыми чертами производила отталкивающее впечатление. Шишковатый череп карлика был совершенно лысым, отчего торчащие помойными лопухами уши казались ещё более оттопыренными. Маленькие глазки с тухлинкой придавали лицу глуповатое и одновременно зловещее выражение. Гаденькая резиногубая улыбочка, без устали бродившая по коричневому лицу, обнажала большой слюнявый рот, в котором кривые жёлтые зубы, почти сплошь гнилые, росли через одного. Нос человечка, багрово-красный, в сетке фиолетово-пурпурных прожилок, напоминающих причудливый рисунок марсианских каналов, являлся уникальным произведением природы и вызвал в памяти одного знакомого автослесаря, имевшего обонятельный орган, раскрашенный всеми цветами радуги сивушных масел. Корявое как пень туловище карлика поддерживалось худенькими кривыми ножками-хожнями с безобразными лягушачьими ступнями, заканчивающимися судорожно вцеплявшимися в пол длинными узловатыми пальцами. Половой орган карлика, так же как и руки, был ему, что называется велик. Его лиловое, как нос, внушительное навершие свисало из-под замызганных шортов едва ли не до морщинистых колен человечка, являвшего собой живую иллюстрацию бессмертной фольклорной шутки: «Карлик во-о-т с таким членом!».

Кроме шортов на уродце был накинутый поверх голого, дурно пахнущего тела незастёгнутый жилет невообразимой расцветки, снабжённый массой карманов, кармашков и карманчиков и не к месту украшенный непонятными надписями – наверное, такими же идиотскими, как и весь облик уродца. Ну никак этот вонючий кривоногий человечек, весь ушедший в корень, не годился на роль того, кто, по выражению Вольдемара Хабловски, «долбит нам по темячку»! Однако уши он крутить умел, несомненно.

Осклабившись, карлик протянул умопомрачительные щупальца и принялся ощупывать моё тело словно слепец или врач на приёме. Меня охватило отвращение: мне показалось, что его руки разбиты на прямоугольные членики подобно туловищу червя из ванной комнаты. Пожалуй, оба они играли за одну команду. Человечек лапал меня в течение минуты, затем отстранился, вывернул одну из липких макаронин невообразимым кренделем, воскресившим в памяти дурацкое название «локон Марии Аньезе», и залез в нагрудный карман расписного жилета. Этот карлик вообще был из тех, кто легко мог достать левое ухо правой рукой через-под левое колено и даже сделать это дважды. Макаронина заструилась, и кисть карлика поднесла к моим глазам маленький, миллиметров пять в диаметре, кружочек, поначалу мысленно окрещённый мною чёрным конфетти, а секундой позже ассоциированный с миниатюрной «чёрной меткой», в незапамятные времена использовавшейся полуграмотными морскими пиратами в качестве своеобразного указа о смертном приговоре какому-нибудь отступнику от идеалов Весёлого Роджера и освобождавшей братию от излишней нудной писанины.