– прочитала бабушка с выражением, а последнюю строку произнесла уж совсем до неприличия патетично. – Ну, как тебе? Сама сочинила! – похвасталась она. – Намедни бессонница мучила, вот и придумала. Понравилось?

– Очень. Мне всегда нравилось это стихотворение Тютчева.

– Кого-кого?

– Федора Ивановича Тютчева.

– Да? А разве это не я его сочинила? Странно.

– Ну, где роман-то?

– Да сейчас найду, что ты, ей-богу! Вот он! С другой стороны тетрадки. Раз, два, три… Три! Три странички!

– Эпопея в три странички?!

– А что? Мал золотник, да дорог! – прокричала бабушка и бросила трубку.

Нет, завтра уж точно отключу телефон и напишу наконец первое предложение, а потом все как по маслу пойдет.

Хотя нет – отключать телефон нельзя ни в коем случае! Вдруг позвонит Любочка из редакции, а вдруг сам Кронский, хотя это маловероятно, но Любочка вполне может позвонить и попросить меня приехать что-нибудь подписать. А там я снова могу увидеть героя моего романа.

Я категорически отказалась от мысли отключить телефон – ведь я решила мозолить Кронскому глаза до тех пор, пока он в конце концов не поймет, что я – его судьба. А телефон – это моя единственная связь с внешним миром.

02.00. Думаю о том, как все-таки хорошо, что я не стала жертвой убеждений и интересов собственных родителей и что меня зовут вполне нормальным именем – «просто Мария», что меня можно называть и Марья, и Мариша, и Маня, и Машенька, и Манюня, и… короче, по-разному. Помню, в школе меня все дразнили Корытом из-за фамилии – Корытникова, Икки – Икотой, Пульхерию – Херей, а Анжелку или Огурцом или Насисьником, потому что как раз в то время была мода на бюстгальтеры «Анжелика». Хорошо хоть меня – одну-единственную из нашей компании – назвали в честь прабабушки. И слава богу, что прабабушку звали не Транквиллина, Акслипиодота или, того хуже, Яздундокта.

Ну до чего же не хочется залезать в эту омерзительную кровать и моргать в темноте до утра! Но ничего не поделаешь – натягиваю пижаму и ныряю под одеяло.

До пяти часов придется снова натыкаться на бетонные стены, мучительно разыскивая среди бесполезных входов в лабиринт сна единственный нужный.

И все-таки у меня ужасно развита интуиция! Я как знала, что мне позвонит Любочка, и хорошо, что не отключила телефон.

Она позвонила мне вчера и попросила приехать, взять авторские экземпляры книг, и сама же проговорилась о герое моего романа.

– Приезжай на этой неделе, – сказала она, – а то в понедельник днем в редакции будет полно народу, к тому же Кронский должен заехать к двум часам, и эти твои книжки занимают столько места… Я все время о них спотыкаюсь!

– Ой! Я никак, ну просто никак не могу на этой неделе! У меня все расписано. Сейчас посмотрю в дневнике, есть ли окошко. – Я выдержала паузу, будто смотрю в дневник, которого у меня отродясь не было, и ответила: – Представляешь, как назло, у меня единственный свободный день – понедельник. Я быстренько. Только заберу и сразу уеду. Даже никто не заметит моего присутствия.

– Все понятно, – после минутного молчания сурово сказала Любочка, – ты влюбилась в Кронского.

– Господи, глупости какие! Как тебе это могло прийти в голову?!

– Ладно, в понедельник так в понедельник, только знай – этот твой Кронский – еще тот ходок! – Особенно смачно Любочка произнесла слово «ходок» – Да, и вот еще что… У меня к тебе разговор.

– Что за разговор?

– Ты читала «Дневник Бриджит Джонс» Хелен Филдинг?

И она пристает ко мне с этим «Дневником»! Да что ж за напасть-то! Что в нем такого особенного? Или я пишу хуже этой Филдинг?