Я тоже решила не спешить, сначала приняла душ, затем уложила чёлку, нарисовала на веках стрелки чёрной подводкой и вышла в сад.

Из окна внезапно выглянул Егор Андреич:

– Иду в столовую.

За столом он поведал мне о том, что просто ему потребовалось время, чтобы сделать набросок сюжета. Пока он слушал меня, в голову пришло несколько мыслей, которые он записал. Егор Андреевич предложил про Любочку тоже написать рассказ.

Я удивлённо распахнула глаза:

– Это я должна у неё спросить. Разрешение, в смысле.

– Спроси, – просто сказал Егор Андреич, откусывая большой кусок от бутерброда.

Надо сказать, что я никогда не поощряла разговоры за едой. У нас за столом было правило «Когда я ем, я глух и нем». И только за чаем можно было поговорить.

Егор Андреич со смехом выслушал про молчание за едой и ответил так:

– Я же лопну, деточка.

Он поднял брови, потряс головой в знак того, что в шоке от некоторых моих предложений:

– Аннушка (только ему я разрешила так себя называть), ты пойми, я писатель. Я думаю, пишу, говорю, и это моя сущность. Я люблю говорить и буду говорить, хоть ты мне рот заклей. Это совсем не значит, что я плевал на твои правила. Просто обещать того, чего не сумеешь сделать, глупо. У нас, у каждого, свои привычки, устои. Но сейчас, когда мы стали жить вместе, нужно чем-то поступиться, что-то в себе изменить. Давай не будем пытаться изменить друг друга. Не такая уж она длинная, жизнь.

Он резко замолчал. Он всегда замолкает, когда в разговоре упоминаются слова «жизнь» и «смерть». Потерявший в одночасье семью, он пережил ад первых минут, часов, дней и лет. Едва не оставшись без ноги, всё же сумел найти в себе силы учиться ходить, превозмогая боль. Перенёс четыре операции. Продал всё, что напоминало о любимых сыновьях и жене, уехал в Калининград. В неизвестность. Писал, писал. Не всегда хорошо. Несколько рукописей не были опубликованы, но он не сдавался.

Мог бы, конечно, в соцсетях создать себе «Оазис успеха». Это где счастливые фотки, оптимистичные посты, только позитив. Врать, короче. Но не стал этого делать. Обещал мне неоднократно, что расскажет о своей семье, о жене, имевшей неземное имя Аэлита. Но пока не рассказал.

Зато вот теперь назвался моим личным писателем. Попробую вспоминать побольше. Только как это – «пробовать»? Как я поняла, одно воспоминание цепляет другое. Я просто буду рассказывать. Сейчас, вспомнив столько всего за одно мгновение, я с любовью посмотрела на Егора Андреича:

– Если я Владика привезу на лето, ты не будешь возражать?

Он аж поперхнулся:

– Это же твой дом, во-первых, а во-вторых… Нет, не так: во-первых, не буду ни за что я возражать, а буду очень даже рад. А во- вторых, дом-то твой.

Он отпил глоток кофе, поморщился:

– Остыл.

Отставил малюсенькую чашечку, сложил руки домиком:

– Аннушка, я твой личный писатель, имею право на всякие фантазии, придумки, так?

Я, не понимая, к чему он клонит, кивнула.

– Аннушка, выходи за меня замуж.

Увидев, как я встрепенулась, он добавил:

– Я понимаю, что дом ты планировала продать, деньги нужны детям. У меня деньги есть. Бери, отдай детям, сколько нужно, а мы будем тут жить. На весь дом, конечно, не хватит, но на половину точно есть.

Я была в растерянности и сидела как истукан:

– Ты серьёзно?

– Да, – он вроде как смутился. – Я так боялся тебе это предложить. Я ведь знаю, как ты любишь Москву, как хочешь жить там.

После этих слов я не могла смолчать:

– Да, жить я хотела бы в Москве.

Он понуро опустил плечи и вздохнул:

– Итак, что в итоге?

Я поднялась, обошла большой стол, в центре которого стояла приземистая ваза с букетом, села на стул, что стоял рядом с ним: