Гусейн подошёл к Зинаиде сзади и шепнул на ушко:

– Зина, ты вечером придёшь?

Зина вздрогнула, но не обернулась. Сначала она сказала девочке:

– Теперь мы заслужили мороженое, пойдем, купим и наедимся до отвала.

Потом, словно внезапно увидела Гусейна, охнула и кивнула, посмотрев на дочь:

– Познакомься, дочка, это дядя Гусейн.

Девочка открыто улыбнулась своим большим ртом и сказала:

– Здравствуйте, дядя Гусейн.

Мужчина присел перед ребёнком:

– И как же зовут тебя?

Девочка спряталась за мать и оттуда сказала:

– Майя.

Скорее всего, её напугали тёмный цвет кожи, большущий нос и торчащие усищи кавказца.

А тот рассмеялся:

– Майя? Ты в мае, что ли, родилась?

Зина укоризненно посмотрела на ухажёра:

– Не смущайте, дядя Гусейн, мою Майю.

С того дня Гусейн перестал звать Зину по имени, а называл исключительно Майской розой.

Зине понравилось, и она, в свою очередь, стала звать дочь Майской розочкой. Она называла её не только так, но всегда очень нежно и ласково.

Познав внимание мужчины, став желанной и отдавая страсть взамен, Зинаида после пятидесяти каждой клеточкой ощущала, сколько было ею упущено в жизни. Как оказалось, косоглазие её невозможно было исправить хирургическим путём, и она просто влюбилась в очки. У неё теперь стало очень много оправ с перламутровыми стёклышками. Да, не с линзами, а именно со стёклышками. Природа так поиграла с ней – отняла красивые глаза, но взамен подарила стопроцентное зрение до самой старости.

До глубокой старости Зинаида, к сожалению, не дожила. Как-то почувствовала себя плохо, выпила обезболивающее, думала, что к утру оклемается. Не получилось. Несколько дней чуть ли не ползком передвигалась по квартире. Она была в то время в отпуске, решила больничный лист не брать. Как потом не верить про сапожника без сапог? Когда обратилась в больницу, сразу направили на анализы, потом в другую клинику. Стремительно понеслись часы, дни, недели, и Зина поняла, что нужно торопиться.

У неё не было времени на раздумья. Однажды, после очередной химиотерапии, она посмотрелась в зеркало, пригладила сильно поредевшие волосы и хотела заплакать. Но на слёзы не было сил. Тогда она позвала Майю и попросила достать из кладовки дневники.

Майя очень переживала за мать, но при ней старалась бодриться. Вот и сейчас улыбнулась:

– О! Да ты мемуары писала? Сейчас почитаем.

Она открыла дверь одной из кладовок, какие имеются в «сталинках», принесла стульчик, встав на который потянулась к самой верхней полке. Достала чёрную клеёнчатую сумку, с трудом опустила на пол:

– Вот это тяжесть!

Расстегнула молнию, подняла край махрового полотенца, прикрывающего содержимое, и присвистнула:

– Мам, это ты когда?

Зине внезапно стало трудно дышать, она протянула руку за стаканом с водой, но не достала до него.

Майя бросилась к матери, дала напиться и села рядом:

– Мам, ты чего? Давай, не хандри. Надо верить в чудеса.

Зина почувствовала, что надо торопиться ещё больше и сказала:

– Майечка, всё, что я сейчас скажу тебе, это не бред больного человека. Это сущая правда. Потом возьми дневники, прочитай. Они пронумерованы. Может, конечно, тебе будет неинтересно, но то, что касается тебя, прочти обязательно.

Майя вытянулась, как струна, кивнула. А Зинаида продолжала:

– Там есть адрес твоего отца. Он жив-здоров, и даже не женат. Кажется, у него и детей нет.

Майя не выдержала и перебила:

– Мама, так он жив?

Мать слабо махнула рукой:

– Тише. Говори тише. Не перебивай.

Говорить она смогла недолго, потом ощутила спазмы в горле и замолчала. Так и не произнесла ни слова за те два дня, что ей оставалось жить. Перед самой кончиной только заговорила. Лежала серая, худая, равнодушная. Над её кроватью на стене висел прикреплённый листок ватмана с нарисованной розой, приклеенным отрывным листком календаря «1 мая», означавшим, по всей видимости, что роза эта майская. Вокруг розы были нарисованы Зина, Майя и Гусейн. Не очень похоже, но догадаться можно было. Этот плакат Гусейн сам нарисовал ей перед отъездом в Баку.