Когда уже были куплены билеты домой, собраны чемоданы, Валера утром обнаружил, что одна щека у него опухла. Ехать домой предстояло почти сутки, и Валерия уговаривала его сходить в больницу. Он махнул рукой и беспечно сказал: «Ничего со мной не случится».

Но случилось. Аккурат за два часа до поезда у него резко поднялась температура. Аспирин не помог. Валерия, наблюдая с ужасом вялого и почти бессознательного мужа, покорно поехала с ним на вокзал. Не доехали. В машине он потерял сознание. Привезли в приёмное отделение, дежурного стоматолога не было. Осмотрел обычный хирург. Что он говорил, что диагностировал, Валерия не помнила. Она сняла гостиницу недалеко от больницы, позвонила нам, чтобы не волновались. И стала ждать. Дела оказались совсем плохи. Валере не просто удалили этот зуб, а стали бороться за его жизнь. Врач, увидев её положение, мягко пояснил, что зуб, по всей видимости, болел уже несколько дней, а может и недель. Из всех слов она запомнила только «сепсис», о чем, рыдая, рассказала нам в трубку.

Где- то через неделю опасность отступила, но Валерий всё ещё был в крайне тяжёлом состоянии.

Ни с кем не посоветовавшись, неизвестно чем руководствуясь, Валерия написала ему письмо, что срок родов подходит, поэтому она вынуждена уехать. Но, как только родит, сразу сообщит ему. Она написала, что дождалась того дня, когда врач ей сообщил, что ситуация у Валеры улучшилась, и только после этого она поехала домой. Там было ещё много слов о любви, счастье, о малышах. И о том, что всё будет хорошо. Письмо Валера прочитал не сразу, так как состояние снова ухудшилось, и его перевели в реанимацию. Но Валерия этого не узнала, ведь в это время уже ехала в вагоне в сторону Москвы.

Не доехала наша Валерия. Сейчас не узнать почему, но сошла она на маленькой станции. Может, купить чего захотела, да опоздала на поезд, может воздухом подышать. Когда схватки у неё на той станции начались, повёз её на уазике по кочкам шофёр в фельдшерский пункт.

Мы только через сутки были извещены, что ни Валерию, ни малышей спасти не удалось.

Бледный, худой, чёрный от горя, страшный, как чёрт, Валерий, выписавшись из больницы, пошёл получать тело жены и контейнер. Так появилась дыра в сердце моего братика. Сколько бы женщин он ни встречал потом, не мог полюбить.

ВэЭл, не оправившись от удара, прожила недолго, меньше года. И остался Валера один в квартире. Много лет спустя всё же привёл в нее коллегу, с которой попытался построить семью. Лет пять прожили. Немало. Но всё же она ушла. Однажды утром встала, собрала чемодан и просто сказала: «Уйду я от вас, Валерий Андреевич» – и ушла. Она с ним только на вы общалась, хотя уже к тому времени работала в другой фирме.

Валера последнюю фотографию, где они вдвоём с Валерией стоят на балконе, на видном месте не хранил. Но я знала, что она всегда рядом. На журнальном столике лежит «Атлас мира», открыв который сразу видишь ту самую фотографию.

Валера наш всегда был оптимистом, компанейским и очень мягким. Но по его душе потоптались такие ржавые железные башмаки смерти, что она скукожилась и, казалось, неспособна была распрямиться.

Когда я родила Ленку, он стал её крёстным. И Владику крёстным стал.

На могилу к Валерии и деткам ходил. Носил всегда шесть цветочков: по два каждому.

– Угробили в этой дыре, Аня, – рыдал он у меня на руках.

Я плакала вместе с ним, но помочь ничем не могла. Настаивать на его новой женитьбе тем более не имела права. Спрашивала, что, может, какая дама решит родить от него, так хорошо бы.

Но он становился суров, даже зол:

– Ленка моя дочка. Крестница – значит дочка. И точка! Вопрос закрыт.