Чуть позже Егор Андреич передумал и дал рабочее название роману «Поздний диагноз». Мы и вправду словно подхватили вирус, который диагностировали не сразу. Гораздо позже, когда мы прожили вместе не один месяц, в разговорах стали всплывать подробности, которые мы поначалу не заметили. Во-первых, Егор Андреевич у меня сразу вызвал доверие и я у него вызвала ответную симпатию. Во-вторых, я о нём думала, хоть и редко. Он думал обо мне. Думал гораздо чаще, ведь жил в моём доме. Смеясь, он делился, что увидев непорядок, про себя восклицал: «Хозяйка прибьёт меня!» – и прилагал усилия, чтобы эту «бяку» ликвидировать.

Слово «бяка» он всегда держал под рукой, и держит по сей день. Я, не использующая никогда это слово раньше, бесилась, если честно. Но потом привыкла настолько, что однажды, увидев противного жёлтого жука на листе смородинового куста, забежала в дом с криком:

– Егор Андреич, иди, посмотри, что за бяка там на смородине.

Егор Андреич сходил, конечно, посмотрел. Естественно, никого уже на листике не было. Зато он, обернувшись ко мне (я-то ведь шла следом, чтобы показать куст с «бякой»), рассмеялся:

– Ну, всё, моя. На все сто.

Прижал меня к себе своими музыкальными руками и повторил:

– Моя, – заглянул в глаза и добавил:

– Бяку мою удочерила.

Я кивнула и теснее прильнула к нему. А он руки не убрал.

Почему я говорю, что у него музыкальные руки? Я их так сразу определила. Помню, как в юности впервые увидела на экране руки актёра Станислава Любшина крупным планом. Они поразили меня своей пластичностью и красотой. Его пальцы были созданы природой, чтобы ими любовались. «Музыкальные», – подумалось мне. Больше я ни у кого таких рук не видела. И когда при первой встрече с Егором Андреевичем бросила взгляд на его ладони, даже вздрогнула. Музыкальные. Я долго стеснялась ему об этом сказать, а когда сказала, он даже удивился. Рассматривал кисти рук, качал головой. Не замечал. Сказал, что никто до меня не замечал.

Мы с ним сошлись не сразу. И в мыслях такого не было. Он снимал мой дом, который был выставлен на продажу. Дом не брали, и Егор Андреич жил в нём, пока однажды не нашлась семья северян, располагающих значительной суммой. Они собрались в Калининград в сентябре, поехала и я. Для меня это было очень неудобно, так как меня пригласили на работу. Снова в мою любимую детскую поликлинику. Посидев дома на пенсии и дорастив Владика почти до семи лет, я немного устала от домашних рутинных дел. Понимая, что Владику пора становиться самостоятельным, и посоветовавшись с родными, я решила выйти на работу. И вот тут как раз выяснилось, что начать работать первого сентября я не смогу, ведь надо ехать в Калининград. Сгорая от стыда, я пришла к заведующей и сказала:

– Я понимаю, что подвожу вас, Галина Георгиевна, но мне нужно срочно уехать. Я, честное слово, не обижусь, если вы после этого не возьмёте меня работать.

Галина Георгиевна, конечно, сильно расстроилась, а если быть точнее, сделала недовольное лицо. Если бы она в тот момент знала, что я не выйду на работу вообще, наверное, грохнула бы кулаком по столу. Она очень уж строгая. «Тигрица наша» – так называет её рабочий Захарыч. Фамилия у Галины Георгиевны – Тиранян, поэтому прозвище «Тигрица» прилепилось сразу, как только она ступила на порог своего кабинета, где и была представлена коллективу чиновницей горисполкома. А может, полосатый платочек на её шее сыграл свою роль.

Я ведь сама тогда не знала, что останусь с Егором Андреевичем. Отметили семилетие Владика, и я, упаковав свои вещи в небольшой чемоданчик, отправилась в Калининград, пообещав, что через дней пять, максимум десять, вернусь.