Но воображения хватало, чтобы лишь на секунды отвлечься от тоски по упущенному всему на свете. Оля выкладывала в интернет бодрые фотографии с подругами и, иногда, какими-то неизвестными Ивану мужчинами – его всего скручивало. Вот так: раз-два – и он сидит у разбитого корыта, а она где-то танцует, увлеченно с кем-то болтает, хохочет неповторимо-заливисто, а потом, вероятно, занимается сексом? Иван едва заметно морщился и снова вгрызался в безрадостную новостную материю.

Сбросил десяток килограмм, время от времени начинал курить и снова бросал, нашёл массу интересных занятий, просто чтобы сосредоточиться на чём-то другом. Перед тем как Оля вдруг предложила стать следующим жильцом квартиры, из которой она съезжала, Иван погружался в камеру сенсорной депривации – новомодное развлечение, в ходе которого испытуемый час плавает в густом соляном растворе при полной темноте. Иван увидел себя же в конце зеркального коридора: двойник махал рукой и звал к себе, но сделать шаг в его сторону было невозможно. Но Иван всё уже знал о своём двойнике: что это – тот самый утерянный при переводе с иностранного языка смысл его существования, убегающий от него по лабиринту. Копия движется ловчее оригинала, а в заплечном мешке у него – радость и покой, которые Иван сам же ему и отдал. Наконец Иван выбежал из лабиринта – но двойник уже скрылся на городских улицах, где найти его сложнее, чем в самом глухом лесу. Заиграла вежливая музыка – время с щелчком открыть похожую на гроб депривационную камеру: молодой человек, вы выходите на этой станции?

***

Стемнело. Иван снял резинку с окна и распахнул большую створку. По дороге ездили одинокие машины, поднимая большие протуберанцы воды. Вдалеке виднелся памятник Ленину. Прохожих почти не было.

Вдруг у мусорного бака обозначилось движение. Три тёмных фигуры вышли из автомобиля и достали из багажника какой-то внушительных габаритов груз. Диоптрий на очках не хватало, чтобы разглядеть, что это, но Ивана сразила страшная догадка. Хоть бы показалось!

Нет, не показалось. Пока трое неуклюже засовывали нечто в бак, из пакета, в который оно было замотано, показалась нога в ботинке – этот ботинок Иван разглядел отчётливо. Одна из тёмных фигур спешно засунула ногу обратно в пакет, они перевалили тело за бортик мусорного бака, захлопнули его, сели в машину и уехали.

Иван заходил туда-сюда по квартире. Взглянул на часы – уже почти одиннадцать, ну что ему сейчас делать?

Взял телефон и набрал всё-таки 112. Там попросили подождать, пока его переадресуют. На третьей минуте телефон выключился – разрядился аккумулятор. Домашнего телефона в квартире не было.

«Так, хорошо, то есть, конечно, ничего хорошего, – думал Иван. – В принципе, ничего страшного не случится, если об этом сообщу не я. Когда понадобятся свидетели, до меня наверняка дойдёт дело, и я расскажу им обо всём. Да. И больше ничего. Я же ничего особенного и не видел, вряд ли помогу. Разве что время сообщу. Сколько сейчас? Так, стоп, я же здесь нелегально проживаю? Значит, получается, дверь полицейским мне лучше не открывать. Ещё и у Оли проблемы начнутся. Нет, значит – что делают в таких ситуациях? Анонимное заявление? Выследят. Они всегда выслеживают, если ты такой неудачник».

Иван решил ничего не делать, успокаивая себя тем, что на работе завтра непременно напишет об этом деле новость – не по своим, разумеется, материалам – и таким образом выполнит гражданский долг.

И заснуть спокойно всё-таки никак не получалось. Блядский мусорный бак, блядский дождь, и человек – человек, которого больше нет, но всё-таки он там есть, и он там лежит, и он там гниёт, и сделать ничего с этим уже нельзя. И три ублюдка на машине, чьего даже цвета Иван не запомнил, не то что номера или марки. Кошмар, вечный ночной кошмар, с каждым днём всё хуже и хуже.