Дядя Степан осторожно вытащил из кармана шинели гранату-лимонку. Потом он повернулся ко мне и проговорил надтреснутым голосом:

«Ты, Николашка, лежи, не подымайсь, слышишь? Не подымайсь, я тебе сказал».

И он встал, будто шёл так себе, а не на встречу со смертельным врагом. Он шёл с поднятыми кверху руками, без шапки. Полы его шинели разметал ветер, и они были похожи на крылья большой птицы. И мне захотелось, чтоб на самом деле это были крылья и чтоб дядя Степан вдруг оттолкнулся от земли и улетел.

«Живьём брать, живьём, не стрелять!» – истошным голосом кричал один из беляков, и я узнал в нём «рыжего».

«Так вот чьё это дело». И такая злоба вспыхнула у меня в груди, что весь страх как рукой сняло.

Я вскочил и бросился за дядей Степаном, не зная даже, зачем. Точно удары кнута, подстёгивали меня слова «рыжего»:

«Держи его, крепче держи!»

И вдруг яркое пламя ударило мне в глаза, и раздался оглушительный взрыв, как будто загремели сразу сто барабанов. А потом стало тихо-тихо. Я упал на землю и закричал:

«Дядя Степан, дядя Степан!..»

Но сколько я ни ждал, никто не нарушил этой страшной ночной тишины.

Утром я пришёл к Ивану Ивановичу. Старый учитель отвёл меня в чужой дом, где мы прятались с ним до возвращения нашего кавалерийского полка. После, когда красные вернулись, Иван Иванович надел свой выходной костюм, и мы пошли в штаб.

Командир полка выслушал мой рассказ, но в ответ ничего не сказал. Его смуглое лицо жалобно скривилось, он вышел во двор штаба и долго топтался под окном.

Видно, никак не мог свыкнуться с гибелью дяди Степана. Потом снова пришёл в комнату, где мы сидели, и принёс клинок дяди Степана.

«На, Николашка, носи, потому что ты был нашему Степану вроде сына». – Он похлопал меня по плечу.

Я, конечно, остался в полку. И старый учитель не захотел возвращаться домой.

Его, по нашей общей просьбе, зачислили штабным писарем.

На всех фронтовых привалах Иван Иванович всё учил меня: хотелось ему, чтобы мечта дяди Степана исполнилась и стал я большим грамотеем. До самого последнего дня гражданской войны мы так вместе и воевали…

Николай Фёдорович отвернулся от Серёжки и отрывисто, зло закашлял.

– А ты говоришь – отдай тебе клинок. Вот так-то.

Дед лёг на бок, спиной к Серёжке, несколько раз тяжело вздохнул. Потом зябко потянулся, передразнил чёрно-жёлтую иволгу, которая покрикивала на соседнем дереве, и сказал:

– Бабка, верно, заждалась дома. Пошли, что ли, перебей тебя пополам.

– Пошли, – ответил Серёжка. А про себя подумал: «А Дормидонта я всё равно обойду на плоскодонке».

История эта случилась прошлым летом. Был я тогда в отпуску и жил у лесника под Горьким, на левом, высоком берегу Волги. Семья у лесника была небольшая: он, жена и двое ребятишек. Один совсем малыш – четыре года, а второй уже пятиклассник. Я не знал, что у лесника два мальчика, потому что, когда я пришёл, старший ещё не вернулся из школы.

Он заявился к обеду. Аккуратно одетый, в белой рубашке, с пионерским галстуком.

– Здравствуй, – сказал я. – Вот поселился у вас, будем вместе рыбачить.

– Здравствуйте, – ответил он спокойно. – Я рыбалку не очень люблю, я больше лес люблю.

Подошла сама хозяйка, Марья Лавровна, загорелая черноволосая женщина. Она одна в семье была такая тёмная, а все трое мужчин – Иван-большой и его сыновья Ваня-маленький и Максим – были светлые, точно каждому из них на голову вылили по горшку сметаны.

– Ваня, – сказала она сыну, – иди напои Бурёнку. А то жарко, пить ей хочется.

Мальчик ушёл.

– Познакомились?

– Познакомились. От рыбалки отказывается. Лес, говорит, любит.