Локализация самосожжений, на первый взгляд, представляется парадоксальной. В массовых самоубийствах участвовали жители тех губерний (преимущественно Европейского Севера и Сибири), где давление местной и центральной власти на старообрядцев не отличалось высокой интенсивностью. Объяснение именно такого, странного, на первый взгляд, размещения «гарей» заключается, во-первых, в наибольшем распространении влияния старообрядчества именно на той территории, где репрессии оставались менее ощутимыми. Во-вторых, срабатывал эффект «последней капли». Ведь эти российские земли стали последним пределом, где мог скрыться от «слуг Антихристовых» приверженец «древлего благочестия». Как справедливо пишет Н. Загоскин, «если для раскольника представляется возможным изолировать себя от внешнего мира, оскверненного царством антихриста, и тем обезопасить себя от уловления в его греховные сети – он до поры до времени считает возможным воздержаться от самоумерщвления»[377]. Но вновь подвергаясь преследованиям, он находил одно, последнее спасение – огонь.

Идея о самоистреблении оформилась в старообрядчестве в первые годы его существования. Первоначально, в основном в середине XVII в., самоубийства совершали путем самоуморения голодом (как показывают документы, не без помощи хорошо организованных фанатиков). Такой выбор понятен современным исследователям: «этот вид добровольной смерти вовсе не требовал активного вмешательства со стороны человека» и по этой причине «менее всего навлекал упрек в самоубийстве»[378]. Затем старообрядцы перешли к самоутоплению, самозакланию и самосожжению. В 1691 г., утверждает П.С. Смирнов, «по случаю ожидания кончины мира, многие погибли в гробах и могилах»[379].

Иные способы гибели: самопогребение в пещерах[380], удушение дымом, подрыв при помощи порохового заряда и поочередное отрубание голов всем собравшимся[381], не получили широкого распространения, хотя также осуществлялись вплоть до середины XIX в. Так, самозаклание «не могло приобрести себе многих адептов и употреблялось только в экстренных случаях, когда других средств к самовольному мученичеству не оставалось», а «самоутопление прельщало лишь немногих»[382]. Самоповешение как средство «самогубительной смерти» использовалось крайне редко, вероятнее всего, из-за негативных ассоциаций с предателем Христа Иудой, возникающих у любого христианина в связи с таким способом добровольной гибели. Мне удалось обнаружить лишь одно туманное свидетельство о смерти подобного рода. Описывая жестокие гонения на сибирских старообрядцев, С. Денисов излагает способы самоубийств, осуществляемых ими в ответ на репрессии. Они «в домех своих затворяющиеся и, зелие зажегше, вседомовне сожигахуся, и паки ножи себе режуще и ужи удавляюще (курсив мой. – М.П.), умираху»[383]. Разные виды суицида проявлялись в различных частях Руси, полагал, опираясь на труды современников событий, П.С. Смирнов. В частности, самоуморение началось во Владимирской губернии, «первые случаи самосожжения были в Нижегородской области», «гробоположение» впервые начало осуществляться в окрестностях Новгорода[384].

Источники позволяют предположить, что самоутопление и в особенности самозаклание совершались в тех случаях, когда возможность организовать самосожжение напрочь отсутствовала. Известным самоутопленником стал старец Епифаний. В 80-х гг. XVII в., как утверждает Иван Филиппов, близ Столпозера (Олонецкий уезд) старца пытался схватить «лютый гонитель» карельских старообрядцев Аникий Портновский, погибший впоследствии от рук самосожигателей под стенами Палеостровского монастыря, со своим «воинством». Епифаний пытался скрыться, «нача от них бежати», но стрельцы энергично преследовали его. Епифаний видел, что он явно слишком слаб и спастись невозможно, а «в руки сдатися трепеташе ради их мучения и лютости». Чтобы избежать пыток и, по телесной немощи, отпадения от «древлецерковного благочестия», он «с кряжа высокого ввержеся в озеро и утопе»